Суждения Конта о событиях своего времени подтверждают его теоретические взгляды.

Как и Сен-Симон, в юности он был поклонником Священного союза. Он провозглашал его «одной из реальных и насущных потребностей эпохи»[1567]. Он также всегда старался поставить на вид «лояльность своих политических намерений» и доказать, что его взгляды должны «благоприятствовать усилиям правительств, направленным к восстановлению порядка в Европе»[1568]. Будучи поклонником власти во всех ее проявлениях, Конт восхищается ей у деятелей Конвента[1569] и ставит революционной диктатуре в заслугу, что она даже в «критических принципах» искала материал для «органической доктрины»[1570], пытаясь тем самым достигнуть невозможного. Государственный переворот 1852 года, по мнению Конта, принес большую пользу тем, что заставил Вторую республику перейти в диктатуру, «единственно пригодную для французов»[1571]. Этот «неожиданный кризис» кажется ему равносильным совершившемуся в 1848 году освобождению от королевского ига[1572]. Следует напомнить еще, что из самодержцев и государственных людей наиболее способными оценить благодеяния положительной политики Конт считал русского царя и великого визиря[1573].

Правда, рисуя свою политику благоприятной для поддержания порядка, он рисует ее в то же время благоприятной и для прогресса[1574]. Если бы он искал себе единомышленников между приверженцами теологической политики или революционной метафизики, они показались бы ему еще более способными стать на его точку зрения, несмотря на совершенные ими важные ошибки. Кроме того, не дорожа свободой совести, он все-таки признает свободу мнений, при соблюдении известных условий[1575], – например, свободу печати, за исключением периодической[1576], и свободу обучения тому, что он считает истинным[1577].

Понимаемая таким образом, свобода очень напоминает ту свободу, которую другая школа, во многом родственная школе Конта, называет «свободой добра». Понятно, что Ст. Милль мог высказать о политике Конта следующее суждение: «Это – наиболее разработанная система духовного и светского деспотизма, когда-либо созданная человеческим умом, за исключением разве Игнатия Лойолы»[1578].

Будучи приверженцем концентрации власти в политике, Конт требует вмешательства государства и в экономический строй.

Он упрекает систему Адама Смита в том, что она допускает «лишь ту степень порядка, которая устанавливается сама собой» и что она является лишь «своего рода торжественным отступлением мнимой науки» перед возможными затруднениями[1579]. Уже в своих первых сочинениях он с сожалением указывает на характер отношений, установившихся под влиянием экономических теорий между рабочими и хозяевами, на антагонизм, существующий между земледельцами, фабрикантами, коммерсантами и банкирами[1580]. Он держится того мнения, что в эти отношения должно вмешаться при участии правительства нравственное руководящее начало, которое будет делом духовной власти. Надеяться на то, говорит он, что учение экономистов о конечной гармонии, по-видимому, самых непримиримых интересов будет в состоянии когда-либо «дисциплинировать их»[1581], значит слишком полагаться на могущество доказательств. Кроме того, разве человек всегда руководствуется расчетом и разве он всегда способен вычислять правильно? Если правительство останется в стороне и никакое руководящее нравственное правило не будет стоять над промышленностью, то новый политический строй будет выгодно отличаться от старого только тем, что заменит «завоевание монополией и деспотизм, опирающийся на право сильного, деспотизмом, опирающимся на право более богатого»[1582].

Этими аргументами уже много раз еще до Конта пользовались против экономистов, но у него есть и более оригинальные. В политической экономии, формулированной учениками Смита, он отмечает следы метафизики. Относясь с некоторой снисходительностью к самому главе школы и в особенности отдавая справедливость многим из его отдельных взглядов[1583], он тем не менее обвиняет «мнимую науку», отцом которой был Смит, в том, что ее «бесплодные словопрения» по поводу ценности, полезности и проч. похожи на средневековые схоластические споры[1584]. Кроме того, разве с исторической точки зрения политическая экономия не является частью критической системы[1585]? Одного этого было бы достаточно, чтобы сделать ее подозрительной в глазах Конта.