— Иди! — рявкнул, побагровев, Фрисс.

Богда уже несколько дней чувствовал себя отвратительно. Его не радовали хорошие известия с юга, отчеты о взятых крепостях, разбитых армиях и богатой добыче. Некоторое время он не мог понять, что с ним; сначала его мучил живот; лекарь дал ему слабительного, и, хоть это и помогло, Богда-каан решил, что лучше все-таки отрубить лекарю голову. Он вызвал младшую жену; но ее ласки показались ему лживыми и оттого противными; он вызвал старшую — верную Аиз. Старуха посоветовала развлечься охотой, — Богда прогнал и ее.

Уже несколько ночей он не получал знаков. И это, пожалуй, было главным.

Он выезжал далеко в поле, которое в здешних местах совсем не походило на родную Голубую Степь; он приказывал выкапывать ров, и бросал в огонь жертвы. И долго прислушивался, сидя у рва и глядя поверх огня в черные отроги, заслонявшие небо.

Нет, он не слышал их; казалось, они разгневались на него за что-то.

Однажды Богда велел устроить Великое Жертвоприношение; были зарезаны сотни овец, быков и даже лошадей; брошены в огонь знатные пленники-аххумы; но Сидевшие у Рва не отозвались.

А потом Богде стало совсем худо. Он лежал в кибитке, которая непрерывно передвигалась по кругу, — от качки ему, кажется, становилось легче, — и неподвижно смотрел прямо перед собой, теряя связь уже не только в теми, кто послал его, но даже и с окружающим миром.

Время от времени в кибитку заглядывали его полководцы. Они докладывали о новых победах и ожидали приказа. Богда лишь вращал глазами, даже не делая попыток что-то сказать: языка он больше не чувствовал. Иной раз находило просветление: он стонал, к нему склонялись рабы, жены, родственники; ему приподнимали голову и вливали в рот несколько капель кумыса; но и целительный напиток не помогал; мало того, Богда, бывало, не мог проглотить его, и кумыс выливался изо рта, пузырясь на губах.

В одну из ночей, когда поднявшийся ветер дико завывал между повозками, надувал крытые повозки, отчего они приподнимались, едва не отрывая колеса от земли, когда сквозило во все щели и светильник то и дело гас, Богда внезапно открыл глаза.

Он вспомнил. В последний раз, когда он встречался с богами, они произнесли слово, которое он не понял тогда. Потом это слово однажды мелькнуло в донесении с юга. Не очень трудное слово, означавшее чье-то имя. Теперь, в вое ветра, Богда вдруг вспомнил его.

Теперь требовалось собрать военачальников и заставить и их вспомнить и понять это простое, непонятное, перекатывающееся во рту камешком слово. Но как это сделать?

Богда забеспокоился. Он вращал глазами, стонал и кряхтел; ему даже удалось приоткрыть рот, но выговорить то, что он хотел, не получалось. Он терял сознание, погружаясь в пучину; приходя в себя ждал, когда возле него вновь появятся смутно знакомые лица и снова пытался произнести одно и то же. Он приходил в неистовство от того, что они не понимают его. Он пытался плюнуть в очередного лекаря, которого подвели к нему; и наконец, добился-таки своего. Когда кто-то (кажется, это был один из полководцев — он уже не помнил, кто именно, помнил лишь, что имя было связано с его шапкой) произнес:

«курул», — Богда с благодарностью прикрыл глаза. И не почувствовал онемевшей щекой, как по ней скатилась слеза.

— Курул. Надо собирать великий курул! — сказал Ар-Угай.

Он только что вернулся из похода в Ушаган; он привез богатые дары и самое главное — черно-белого эмалевого орла на щите; этот щит висел в тронном зале ушаганского дворца. Часть войска осталась в Аххуме, на плоскогорьях южнее Ушагана; во время курула походы прерывались и все высшие военачальники возвращались в ставку.

Здесь были Кангур-Орел, Каран-Гу, Амза, Шаат-Тур, Арадуй. Не хватало лишь Камды, да старшего брата каана, сидевшего в Тауатте. Но и за ними уже послано. Великий курул изберет нового каана и решит, продолжать ли Южный поход.

На перевале дул пронизывающий ветер — пробирал до костей, хотя Камда и был одет в стеганый кафтан, а сверху — в овчинный полушубок.

Он стоял в стороне от тропы, глядя, как войско тянется мимо черных валунов и припорошенных снегом склонов, слушая, как хрустит снег под ногами спешенных воинов.

Далеко внизу, в дымке, зеленела широкая долина. Там было тепло, там росли деревья и звенели ручьи. Но дойти до этой долины было нелегко. Проводники говорили, что понадобится два дня, чтобы спуститься по прихотливо петлявшей тропе.

Там, внизу, Камду ожидала последняя схватка. Аххумские войска, спешившие на помощь Ушагану, измотанные бесконечным маршем, станут легкой добычей. Они не знают, что Камда уже несколько дней следит за ними, что лазутчики пересчитали все войско, вычислили дальнейший путь. Они не знают, что Камда обгонит их горными тропами и встретит на берегу Одаранты — той самой реки, которая далеко на востоке отделяет Киатту от Равнины Дождей.

Последняя битва — и отдых в благодатных предгорьях, а потом, уже не торопясь, можно будет двинуться на юг, к теплому морю и богатым городам.

* * *

Музаггар в глубине души был доволен, что разлившаяся Одаранта задержала войско. В горах таяли ледники, и река превратилась в бешеный поток, через который нельзя было навести переправу.

Выше по течению, должен был быть древний каменный мост.

Высланный вперед отряд еще не вернулся, и Музаггар наслаждался затянувшимся привалом. Чеа отправился с отрядом; это хорошо — в последнее время Музаггару было неприятно его вечно озабоченное и хмурое лицо. Марх устроил новые учения — на этот раз с намутцами. Намутцы не желали подчиняться командам, каждый раз требуя подтверждения приказам.

Взглянув, как намутцы, в очередной раз нарушив строй, кучками бросились на пехоту, не дожидаясь команды, Музаггар покачал головой. Плохое войско, никуда не годное войско. Он вызвал Марха:

— Перестань мучить этих дикарей. Они будут завязывать бой, а кроме того, из них получится неплохой резерв.

* * *

Еще двое суток потребовалось, чтобы отыскать наконец мост и подтянуться к нему. Мост оказался узким сооружением, пролеты которого были устроены из бревен и были небезопасны для перехода. Музаггар решил провести ночь здесь же, у моста, а наутро приступить к переправе, которая займет, по всей видимости, целый день.

Но наутро его разбудил сигнал тревоги.

Музаггар поднялся с кряхтеньем, едва разогнув спину; однако то, что он увидел, сразу привело его в чувство. Сквозь мутные полосы тумана на противоположном берегу в полной готовности стояло войско. Черное, несметное войско; клубы пара поднимались над шеренгами всадников; черные пластинчатые доспехи тускло сияли в лучах неохотно выкатывавшегося из-за невидимых гор солнца.

Это была тяжелая кавалерия хуссарабов.

* * *