Фанес умолк, прижимая руку к своей ране. Камбис посмотрел на него с удивлением, шагнул и поднял руку, чтобы прикоснуться к его поясу, – движение, означавшее смертный приговор, – но тут взгляд царя упал на почетную цепь, когда-то его же руками надетую на афинянина в награду за мудрость, с которой он доказал невинность Нитетис. Воспоминание о страстно любимой женщине и благодарность за бесчисленные оказанные ему этим необыкновенным человеком услуги смягчили его гнев. Рука, готовая возвестить смерть, опустилась. Несколько мгновений строгий владыка в нерешительности стоял против непослушного друга; потом, повинуясь быстро мелькнувшей мысли, он опять поднял руку и повелительным движением указал на выход из дворца.

Фанес безмолвно преклонился, поцеловал одежду царя и мерным шагом спустился во двор. Псаметих, весь дрожа, посмотрел ему вслед, бросился к подножию галереи, но упал без чувств раньше, чем губы его успели раскрыться для проклятия.

Камбис сделал знак свите и приказал главному ловчему распорядиться приготовлениями к львиной охоте в ливийских горах.

Между тем воды Нила стали подниматься снова. Со времени изгнания Фанеса прошло два месяца.

В тот самый день, когда афинянин покидал Египет, Сапфо разрешилась от бремени дочерью и потом, благодаря попечениям своей бабки, настолько поправилась, что могла принять участие в прогулке по Нилу, предложенной Крезом во время праздника Нейт. Молодые супруги жили уже не в Мемфисе, потому что Бартия, желая оградить себя от выходок брата, обращение которого после отъезда Фанеса сделалось невыносимым, испросил разрешение переселиться в царский дворец в Саисе. К катающимся присоединилась и Родопис, в доме которой лидиец со своим сыном, Бартия, Дарий и Зопир были частыми гостями.

В день праздника все это общество село в восьми милях ниже Мемфиса в богато убранную многовесельную лодку и при благоприятном северном ветре поплыло вверх по реке.

Посреди палубы возвышался раскрашенный яркими красками и раззолоченный навес, под которым можно было укрыться от палящих лучей солнца.

Крез сел подле старой гречанки, а у ее ног поместился милетец Феопомп. Сапфо прислонилась к мужу; Силосон, брат Поликрата, лежал подле задумчиво смотревшего в воду Дария; а Гигес и Зопир плели для обеих женщин венки из цветов, принесенных рабом-египтянином.

– Не верится, – сказал Бартия, – что мы плывем против течения. Ладья, как ласточка, скользит по воде.

– Это благодаря сильному северному ветру, который освежает нам лица, – отвечал Феопомп. – Кроме того, египетские гребцы поистине мастера своего дела.

– И против течения они работали вдвое усерднее, – прибавил Крез. – Ведь и вообще мы только при встрече с препятствием напрягаем силы.

– А если рок направит челн нашей жизни в спокойные воды, сами создаем себе затруднения, – сказала Родопис.

– Правда, – воскликнул Дарий. – Герою противно легкое плавание по течению. В бездействии все люди равны; и потому борьба необходима, чтобы показать свое превосходство перед другими.

– Но благородные борцы не должны затевать ссор, – продолжала гречанка. – Взгляни на эти дыни, которые, как золотые шары, рассыпаны на черной земле. Если бы селянин рассыпал семена слишком щедрой рукой, то ни одна из них не могла бы созреть. Густые стебли и листья заглушили бы плод и собирать было бы нечего. Борьба и труд – призвание человека, но в этом, как и во всем, нужна мера; иначе стремление остается бесплодным. Истинная мудрость заключается в том, чтобы никогда не переступать определенного предела.

– Ах, если бы царь мог тебя слышать! – воскликнул Крез. – Вместо того чтобы довольствоваться своим великим завоеванием и думать только о благе подданных, он уносится мечтами в беспредельную даль. Ему хотелось бы покорить весь мир; а себя самого, со времени изгнания Фанеса, он почти ежедневно отдает в постыдный плен диву пьянства.

– Разве его благородная мать не имеет никакой над ним власти?

– Она даже не могла отклонить его от женитьбы на Атоссе и принуждена была лично присутствовать на свадебном пиру.

– Бедная Атосса! – тихо сказала Сапфо.

– Да, – отвечал Крез, – царица Персии проводит не слишком веселые дни. С братом-супругом ей тем труднее уживаться, что у нее самой вспыльчивый характер. – Говорят, что Камбис, к сожалению, очень ею пренебрегает и обращается с ней, как с ребенком. Впрочем, египтянам этот брак не кажется необычным, потому что у них братья нередко женятся на сестрах.

– Да и в Персии, – прибавил Дарий искусственно спокойным голосом, – браки между кровными родными считаются лучшими.

– Но мы говорили о царе, – продолжал Крез, возвращая разговору направление, менее щекотливое для чувств сына Гистаспа, – уверяю тебя, Родопис, что он действительно благородный человек. В проступках, совершенных в припадках страсти или гнева, он тотчас раскаивается и никогда не оставлял намерения быть добрым и справедливым правителем. На этих днях, например, за столом, когда его рассудок еще не был отуманен вином, он спросил, какого мнения персы о нем, в сравнении с его отцом.

– Что же ему отвечали?

– Интаферн довольно ловко выручил нас из западни, – сказал со смехом Зопир. – Он отвечал царю: «По-нашему, ты лучше, потому что не только сохранил в целости владения Кира, но еще и увеличил их за счет заморских завоеваний». Царь остался, однако же, недоволен ответом, ударил кулаком по столу и вскричал: «Льстецы, презренные льстецы!» Интаферн был изрядно напуган столь неожиданным выпадом; но царь обратился к Крезу и спросил его мнения. «Мне кажется, – отвечал наш мудрый друг, – что ты еще не вполне достиг совершенства твоего отца. Тебе недостает, – прибавил он вкрадчиво, – оставить по себе сына, какого покойный оставил нам в тебе».

– Чудесно, чудесно! – восхитилась Родопис, улыбаясь и аплодируя своему другу, – эти слова сделали бы честь многоумному Одиссею! Но как принял царь эту сладчайшим медом обмазанную пилюлю истины?

– С большим одобрением. Он поблагодарил Креза и назвал его своим другом.

– А я, – продолжал старик, – воспользовался случаем, чтобы отвратить его от замысла идти войной на долговечных эфиопов, аммонян и карфагенян. О первом из этих народов известны только разные сказочные истории. Тут, в случае завоевания, придется за ничтожную выгоду поплатиться большими жертвами. Аммонский оазис отделен от Египта пустыней, которая едва ли доступна большой армии, и мне кажется, что против бога, хотя бы мы и не поклонялись ему, и принадлежащих ему сокровищ грешно идти войной. Наконец, насчет Карфагена результат уже оправдал мои предсказания. Матросы нашего флота, почти все сирийцы и фракийцы, разумеется, отказались идти сражаться со своими братьями. Камбис осмеял мои доводы, назвал меня трусом и, наконец, когда уж вино взяло над ним верх, поклялся, что он и без Фанеса и Бартии в состоянии выполнять трудные предприятия и покорять великие народы.