так и не удалось сделать. Впрочем, и времени для этого не было. Меня позвал комиссар.

Шокшин докладывал ему:

— У нас убито два и легко ранено три человека. Шестьдесят семь неприятельских трупов.

— Это успех, — говорит Кархунен, и глаза его сияют. — После перерыва вновь налаживать такой радиоприемник очень приятно. — Он глядит на радиста и сдвигает пилотку на затылок. — Впрочем, сейчас не успеем. На следующем привале. Нельзя задерживаться. Немедля вперед!

Во время боя я размотал всю катушку. Осталось патронов только на один диск. Надо взять трофейный автомат с запасом патронов. Я выбрал получше. Вижу, Сережа Жихарев вытаскивает из финского мешка продовольствие.

Другие делают то же самое.

— Был бы хороший пулеметчик, а продукты всегда найдутся, — говорит Ниеми, обращаясь к Сереже. — Где костер, там и жизнь, — продолжает он, — а где пюре, там и счастье.

Действительно, такая победа, как наша, — счастье. Особенно если после этого можно подзакусить и отдохнуть.

Но в мешках у солдат продуктов очень мало, дневная порция. Значит, позади следует обоз.

Ко мне подходит Душа. В наступающей вечерней полумгле еще явственнее белеют бинты на его перевязанных руках.

— Беда, — тихо говорит он мне, — беда.

И, приблизив губы к моему уху, шепчет:

— Иван Фаддеевич опять ранен. Не мог удержаться, приподнялся посмотреть бой, и шальная пуля в живот.

— Не может быть! — Даже страшно подумать, что слова Ямщикова могут быть правдой.

Я поспешил к плащ-палатке Ивана Фаддеевича, над которой склонился комиссар.

— Я знаю, Василий, зачем ты пришел, — тихо сказал Иван Фаддеевич.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Ваня? — удивился комиссар. Он и в самом деле не понимал.

— Так какой же ты тогда к черту комиссар? Я ведь не маленький, не хитри. Жизни у меня и на полсуток не хватит. А идти надо быстро, очень быстро. Из-за меня идут медленно. Бегом такую тяжесть не понесешь. Раз уже я обречен, зачем же из-за меня других под удар ставить?

— Что ты! Что ты, Иван Фаддеевич! — Комиссар даже руками стал отмахиваться от того, что говорил командир.

— Неужто ты решил из-за двух-трех часов моей жизни других губить? Не думал я так плохо о тебе, Василий.

Тяжелый клубок подкатывается к моему горлу.

И сейчас, шаг за шагом вспоминая жизнь Ивана Фаддеевича, я хочу так жить и так умереть, как умер он.

— Я с тобой, Ваня, посоветоваться хочу, — сказал Кархунен. — По намеченному раньше маршруту мы должны пройти через шоссе на Каменное Поле. Но там нас, наверное, уже ждут. Можно избрать северный вариант на Кузовнаволок — и там нас у другого шоссе наверняка поджидают немецкие десантники. А если пойти прямо на восток, то можно не пересекать ни одной дороги. Надо только переправиться через Олень-озеро. Если мы с тобой думали, что это невозможно, то лахтари тем более так считают. Вот мне и кажется, что надо использовать этот шанс. Тогда мы пойдем напрямик и выйдем в расположение дивизии Лундстрема. Как ты посоветуешь, Иван Фаддеевич?

— Надо подумать. Я вот сегодня ночью не спал и все думал об оленях. В следующие походы обязательно нужно оленей с собою брать. Там, где пройдет человек, там и они пройдут. И всегда в отряде будет свежее мясо, его не надо на спине таскать. А про озеро я подумаю… — И он застонал.

— Иван Фаддеевич, — тихо позвал я.

Он не отвечал.

— Да отстаньте вы от человека! — рассердилась Даша. — Дайте хоть часок отдохнуть! Я даже не понимаю, как это он терпит? Отойдите подальше.

Даше хотелось плакать.

Отряд снова готовился к маршу.

Кархунен медленно поднялся с камня и дал знак. Партизаны подняли за четыре конца плащ-палатку и, стараясь не спотыкаться, понесли ее.

Отряд шел к Олень-озеру.

По-прежнему моросил дождик. Мы шли по темному лесу, ноги у нас промокли, гимнастерки и ватники — хоть выжимай. На шее у меня висел автомат, в заплечном мешке лежал ППШ. Передо мною с новой рацией на спине шагал Последний Час.

— Вот, Сынок, поработаем вовсю!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Три раза по радио мы сообщали в Беломорск, что хотим переправиться через Олень-озеро.

Эта переправа, особенно когда по следам идут враги, казалась рискованной, просто безнадежной, и в штабе думали, что легче переходить через два шоссе и выходить лобовой атакой на ожидающего нас противника. Два раза нам запрещали переправу и только в третий раз пошли на уступку и разрешили. В радиограмме сообщалось, что добытые нами документы получены. Мы просили прислать к месту нашего выхода на берег, около двух скал, самолет, чтобы забрать тяжелораненых.

Теперь, кроме Ивана Фаддеевича, нам приходилось нести, сменяясь, еще двух товарищей. У одного миной были оторваны все пальцы на ноге; другой съел сразу все полученные сухари и теперь не мог идти от слабости. Пришлось нести и его, хотя почти у всех партизан опухли ноги. Каждый раненый и больной замедлял движение отряда.

Лицо Ивана Фаддеевича покрылось пятнами. Он часто закрывал глаза и, только когда несущие его товарищи спотыкались о кочки, тихо и протяжно стонал. Боль теперь не оставляла его ни на минуту.

И при виде его страданий каждый утешал себя тем, что уже сегодня в госпитале в Беломорске первоклассными врачами в прекрасных условиях командиру будет оказана настоящая помощь.

О положении на фронтах нам почему-то не сообщили. И Кархунен, и я, да и все другие только об этом думали.

И только мысль о том, что, выполняя приказ, в эти тяжкие для Родины дни мы на боевом посту, приносила утешение. В эту минуту вспоминались самые горячие схватки с врагом, в которых довелось участвовать. И с особенной яркостью вставали все ошибки, самые маленькие упущения. Из-за того что Ниеми выстрелил раньше, чем надо, в тот раз белофиннам удалось уйти. Из-за того что я, пройдя по тропе в разведке, не заметил мину, у товарища, шедшего за мной, была оторвана нога. Оттого… Да разве вспомнишь все! С каждой схваткой рука делается тверже, глаз острее, нервы крепче.

Я рад, что сейчас Аня не с нами, я хочу думать, что сейчас она в полной безопасности. Сегодня она, наверное, отлично пообедала: на первое щи, на второе гречневая каша с мясом, на третье компот из сушеных фруктов или стакан горячего какао. Я готов петь от того, что она дома и вечером может пойти на спектакль Театра музыкальной комедии. Для этого она пройдет два широких моста и на втором обязательно залюбуется видом на взморье, на бревенчатые дома, в окнах которых сверкает расплавленное солнце.

Милая моя Аня!