— Но не… Все они были мужчинами. Большинство из них я знал с детства. И это было давно… — Он попытался расправить плечи. — Прости меня, госпожа. Я болтаю… Это не по-мужски.

— Вовсе нет. В тебе должно быть немало храбрости, раз ты решился приехать сюда, хотя мог отправиться в свою Англию. Но мне кажется, что наш праздник пробудил воспоминания, которые сокрушают твое сердце. Ведь Рождественские праздники в Норвегии проходили совсем не так, не правда ли?

— Почему же. Мы, христиане, хотя нас там было и немного, соблюдали церковные праздники. Но… — плотина, сдерживавшая его чувства, прорвалась. — Но там не было той радости и веселья, которое я всегда чувствовал прежде, дома… Это… я думаю…

Она легко погладила пальцами его руку.

— Говори открыто. От этого ты не станешь менее дорог для меня.

— Теперь Хокон участвует в языческом жертвоприношении! — выкрикнул он, и из глаз его хлынули слезы. — Он ест конину, он пьет за демонов…

— Не теряй мужества, Брайтнот. Ведь он еще не потерян для Бога. Пока он жив, у него есть время, чтобы покаяться.

— Да, но…

— Мы можем заставить его покаяться, — чуть слышно произнесла Гуннхильд в сторону.

Брайтнот, конечно, не услышал этих слов.

— Запятнанный кровью убитых животных… Ты, которая была так добра ко мне, твои сыновья… если они свергнут его, когда он погряз в грехах, он попадет в ад…

— Брайтнот, ты знал это с самого начала. — Ее голос не ранил, он казался нежным. — Откуда в тебе такая боль, словно от удара ножа? Я думаю, что наше датское Рождество и впрямь вызвало в тебе слишком много воспоминаний.

— Призраки, да поможет мне Бог… — простонал он в ответ. — Рождество в Англии, радостное, невинное, Хокон, и я, и все наши друзья… Все любили его.

— Так же как любили тебя. — Она взяла его ладони в свои.

Он посмотрел вниз, на руки, поспешно отвел глаза от перстня, который много лет носил не снимая, и вновь поднял невидящий взгляд.

— Нет, нет… Королева…

— Брайтнот, — чуть слышно прошептала она, — ты дал мне гораздо больше, чем даже сам можешь представить. Позволь же мне нынче ночью помочь тебе и успокоить тебя.

Она положила руки ему на плечи. Брайтнот испуганно съежился. Она улыбнулась и удержала его, когда он попытался отодвинуться.

— Не бойся, — прошептала она. — Мы одни. Тебе никто не помешает выплакаться.

Он уронил голову на ее плечо. Его тело сотрясли рыдания. Гуннхильд прижала его к себе, что-то приговаривая.

А отсюда оставался всего один шаг до того, что она наметила. Священник, порой воин, советник короля — во всем, что касалось отношений с женщинами, он все еще оставался мальчиком.

Поначалу, осознав, что лежит навзничь на кровати, он никак не мог понять, что случилось и как это началось. Гуннхильд выгибалась, сидя на нем верхом. Потом он снова разрыдался. Она утешала его и время от времени обучала чему-нибудь новому. В конце концов он уснул.

А она лежала рядом с ним и размышляла. Ему лучше всего было бы уйти до рассвета. Она могла доверять Киспингу. Этот парень хорошо понимал, что его собственное благополучие было очень шатким и что ему в любой момент могли перерезать глотку. Брайтнот тоже будет молчать, даже перед своим исповедником, пока не сможет отправиться в Англию. Она проследит за этим, а также и за тем, чтобы он сделал то, чего ей нужно от него. Зато ей было совершенно не нужно, чтобы в народе начали зубоскалить на ее счет. Она и ее сыновья не были пока что достаточно сильны, чтобы выдержать это.

Он не был Эйриком — о, Эйрик! Но он был крепок, и она чуть ли не любила его; к тому же минуло столько лет, на протяжении которых у нее были лишь ее собственные пальцы и воспоминания.

И еще она думала, глядя на гаснущий свет ламп, что, хотя Брайтнот никогда не согласится сознательно предать Хокона, она сможет теперь вытащить из него много мелочей, касающихся ее врага, которые, сложенные вместе, покажут ей, где и как нанести следующий удар. Она натравила на Хокона его язычников, затем его Церковь, и все же он оставался непокорен. Однако должен был найтись какой-нибудь способ сбить его с ног.

Ярл Говард имел еще одну сестру, сына которой тоже звали Эйнар. Это был тощий, скупой и резкий в обращении человек, носивший прозвище Эйнар Грубиян, однако, подобно своему кузену, он был признанным вождем, имевшим корабли и сильную дружину.

Когда он в дни зимнего солнцеворота гостил у ярла, Рагнхильд относилась к нему с явной симпатией, и они не единожды разговаривали между собой. Правда, таких бесед было меньше, чем с Эйнаром Хлеб-с-Маслом, и были они не столь продолжительными, ибо этот Эйнар был не слишком разговорчив. К тому же они никогда не оставались наедине, и о муже в этот раз Рагнхильд отзывалась только хорошо. Однако Эйнар отправился домой, хорошо, как ему казалось, изучив Рагнхильд, хотя отнюдь не настолько хорошо, насколько она изучила его.

Весной Говард переехал в свое имение Стеннесс на Мэйнленде. На эту мысль его навела Рагнхильд. Конечно, тамошнее подворье находилось в стороне от других населенных мест, зато там он мог узнать, о чем думают люди, которым в других условиях было бы трудно встретиться с ярлом. И туда — конечно, о предстоящем переезде всем было заранее известно, — прибыл Эйнар Хлеб-с-Маслом с отрядом воинов, превосходившим численностью охрану.

Говард выехал ему навстречу. Битва оказалась непродолжительной. Говард вскоре пал, его воины разбежались, и Эйнар захватил землю, навсегда получившую название Поле Говарда.

Однако прежде, чем победитель смог добраться до подворья ярла, Рагнхильд собрала своих слуг и горстку дружинников, остававшихся при ней, и ускользнула на корабле через Широкий залив. Оттуда она сразу же послала за Эйнаром Грубияном.

Обитатели Оркнеев возмутились. Они в общем-то любили своего ярла, и к тому же он, насколько было известно, не сделал своему племяннику ничего плохого. Деяние Эйнара Хлеб-с-Маслом сочли дурным. Больше того, даже пошли разговоры о том, будто он заранее договорился о нападении с женой Говарда. Услышав об этом, Рагнхильд горячо заявила, что это ложь. Она не желала, чтобы ее считали пособницей убийцы. Наоборот, она приложила много усилий для того, чтобы возмущение против него стало еще сильнее.

Эйнар Грубиян откликнулся на ее просьбу и приехал. Рагнхильд сказала ему в присутствии многих свидетелей: то, что Говард остается неотмщенным, это великий позор, и она сделает все необходимое, чтобы восстановить справедливость.

— Тот, кто сделает это, станет пользоваться почетом в глазах всех добрых людей, — сказала она, — и станет ярлом.

Эйнар прищурился.

— Я слышал, госпожа, что ты не всегда договариваешь до конца то, о чем думаешь. Тот, кто сделает это, может просить большего, чем звание ярла. Он может рассчитывать получить тебя, что отнюдь стоит не меньше.