К приему Протектора меня готовили, как праздничного каплуна. Скребли, скоблили, чистили, мариновали в какой-то гадости, смывали ее травяными жгутами — я так Ворону растирала после галопа, обмазали лицо и шею пажитником, а волосы — маслом жожоба и смесью корицы и меда; служанки массировали меня, терли, споласкивали, полировали, и при этом ни на секунду не замолкали, чирикая на своем языке, какая у меня замечательная кожа, как безответственно я ее изуродовала загаром и что-то о несчастных цветах,[43]пока я не велела им заткнуться.

— Вы знать тирокко, госпожа?

— Как видишь.

— Простите…

Настроение было отвратительным. Эдакая веселая злость, когда хочется язвить и говорить гадости, еще лучше — с улыбкой что-нибудь разбить, в идеале — о чью-нибудь голову. Йарры, например. Или Тимара. Или Сэли — не знаю пока за что, но обязательно придумаю. Вот такие у меня с утра неприличествующие леди желания.

Но мужчин не было, были служанки, срываться на которых — мелко и низко. После окрика они и так на цыпочках ходили и, кажется, даже дышали через раз.

— Госпожа, встаньте, пожалуйста…

Я поднялась из травяной ванны, и меня окатили теплой водой, а потом запихнули в чан с — не поверите — молоком. Только не козьим, которое любила Галия, а ослиным. Мягким тампоном стерли пажитник, нанесли увлажняющий крем, отмыли волосы от меда и масла, ополоснули их разведенным лимонным соком, чтобы блестели. Потом я, завернутая в банную простыню, грелась на солнце, а служанки, щелкая ножницами, осторожно срезали посекшиеся кончики.

Разложенный на кровати наряд в точности соответствовал вкусам Его Сиятельства: плотный оливковый шелк, скромный вырез, аккуратный воротничок и едва заметная золотая вышивка по подолу, а под платьем — тончайшее безобразие сорочки, нижних юбок и коротких, куда более коротких, чем требуют приличия, кружевных панталон. И чулки с подвязками чуть выше колена.

Кукла. Пухлые щечки, розовые губки, сияющая после отбеливания кожа, перевитые лентами золотые косы — ярмарочные крендели по бокам головы. Тонкие пальчики вцепились в веер — но это от волнения. Леди Лорда-Адмирала не положено мечтать вбить чертов веер адмиралу в глотку.

— Господин ждет вас…

— Передай, я сейчас спущусь.

Ревновать Йарру глупо. И унизительно. Доверять ему — глупо вдвойне, сколько раз ведь уже обжигалась! Правильно Тим говорит, ничему меня жизнь не учит. Для графа важны только его собственные желания, на остальное — и остальных — ему наплевать. Значит, мне плевать на него. Есть Его Сиятельство Раду Виоре, и есть шильда Лира. Есть флер, и есть поводок. Есть уроки графа, желающего меня использовать, и есть карта на стене: Джун-Джун, Мабуту, Араас, Оазисы — когда-нибудь я обязательно там окажусь.

— Госпожа…

— Иду.

А что больно — это ничего, это пройдет. Я же сильная. Это даже Рох говорил.

Йарра ждал меня у лестницы. Смеющийся, растрепанный, с лепестками абрикоса в волосах, в распахнутом колете, он казался очень молодым и беззаботным, как Койлин, и сердце снова кольнуло. Вот он заметил восхищенный взгляд Фьюйза, повернулся, шагнул ко мне. Поймал мою руку и поднес ее к губам.

— Здравствуй, Лира.

Скотина двуличная.

— Добрый день, господин, — выдавила я, и улыбка графа исчезла.

— Что случилось? — спросил он.

— Все в порядке, Ваше Сиятельство.

Йарра кивком указал Фьюйзу на выход, сжал мой подбородок.

— В чем дело, Лира? На тебе лица нет.

— Все хорошо, господин, — сказала я, глядя ему в переносицу.

— Если хорошо, то какого черта ты ведешь себя так, словно мы едем на похороны, а не на обед? Улыбнулась! — скомандовал он, не дождавшись ответа. — Именно так будешь выглядеть на приеме, поняла?

— Да, господин.

— Поговорим вечером.

— Как прикажете, господин.

Йарра скрипнул зубами и потащил меня вниз.

— Твои капризы у меня в печенках…

На приеме меня отравили.

Уверена, не будь я так зла на Йарру, я бы учуяла буристу еще в кубке, ведь легкое вино из крыжовника не пахнет белым перцем и не окисляет серебро до черного цвета. Я как-то проверяла: бросила свою «обеденную» капсулу яда в кружку, и следующие несколько минут наблюдала, как, растворяясь в ячменной водке, пилюля заставляет начищенный металл тускнеть.

А мой кубок почернел. Весь, по самую кромку вина.

Скромный обед на три сотни персон только-только начался. Музыканты тихо наигрывали на гобоях и флейтах, слуги разносили еду, предлагая блюда сначала нам с Йаррой и семье Лорда-Протектора, потом сидящим ниже, когда Его Сиятельство — не мой Сиятельство, а глава Рисового — решил польстить графу и предложил его смеску, то бишь мне, произнести речь в честь Лорда-Адмирала.

От улыбки у меня чуть скулы не свело. Я мило покраснела и попыталась отказаться — к просьбе присоединились другие. Нарушив все нормы этикета, я спряталась за веером и призналась, что не умею, и вообще, глупа как пробка — мне не поверили. Кто-то снизу еще выкрикнул, что помнит, как я в замке Дойера речи толкала. Правда, перемежала их молитвами и гимнами во славу Светлых, но ведь никто не против, правда? Все подтвердили, что не против. Я уткнулась в плечо Йарре и попросила его прекратить этот балаган, а Сиятельная плесень язвительно улыбнулся и сказал, что тоже послушает.

— Речь! Речь! Речь!

— Чтоб вас песчанники унесли, Ваше Сиятельство! — прошипела я и встала. Дождалась тишины. — В первую очередь я хотела бы поблагодарить лорда Айрирэ за оказанную честь и этот восхитительный праздник, — чуть поклонилась я Протектору.

Снова приветственные крики и туш музыкантов.

— О Его Сиятельстве графе Йарре можно говорить долго, — начала я. — Дальновидный политик, великолепный стратег, один из лучших воинов не только в княжестве, но и, не побоюсь сказать, в мире, он известен под именем Райанского Волка. Но мало кто знает, что Его Сиятельство милосерден. — Кто-то икнул. — Вы помните нашу первую встречу, мой господин? Я помню. Мне было шесть, — обвела я зал глазами, — и Его Сиятельство поразил меня своим милосердием. Помните, господин?

Лицо графа окаменело. «Флер, говоришь? Ладно, пусть живет».

— Его Сиятельство добр и заботлив. Для меня и моего раненого брата — «Теперь ранен», — граф Йарра стал добрым гением, поддерживающим и защищающим нас от невзгод.

На запястье графа вспыхнула татуировка. Я улыбнулась ему и продолжила:

— А когда я выросла, я поняла, что он для меня много больше, чем просто опекун, — «У тебя не может быть друзей, поняла?» — и я счастлива находиться рядом с ним здесь и сейчас.