Вместе с тем русский национализм существовал, но он носил совершенно особый — мультинациональный характер и именно этот «обостренный национализм, — по словам ген. Н. Головина, — предопределил появление в Белом Движении лозунга «за Единую и Неделимую»»[2103]. Лозунг «Единой и неделимой» воодушевлял движущую силу белого движения — офицеров, которые, подтверждал американский историк П. Кенез, «нуждались в национализме, как в силе сплоченности, которая вдохновит их на борьбу с русскими большевиками»[2104]. Ассоциация большевиков с немецкими наемниками, а затем интернационалистами, как нельзя лучше подходила для этого. Гражданская война для офицера в итоге становилась «долгом патриота работающего для восстановления национальной России»[2105].

Одновременно лозунг «Единой и Неделимой» противопоставлялся начавшемуся территориальному распаду. Белое Движение, по мысли его создателей, должно было стать силой противодействующей этому распаду. Ни Корнилов, ни Деникин, ни Болдырев, генералы Императорской Армии, с одной стороны и сибирские эсеры, и другие борцы против Царской власти, с другой, отмечал Н. Головин, «на деле не могли представить себе Россию иначе, чем Великой Унитарной Державой, властно распоряжающейся на одной шестой части земной суши»[2106].

Воссоздание «Единой и Неделимой», стало единственным конкретным лозунгом, провозглашенным Белым Движением, все остальные идеи будущего России скрывались в тумане Непредрешенчества. И этот лозунг, с первого момента своего появления, столкнулся с ожесточенным сопротивлением, начавших свое самоопределение окраин: «Генерал Деникин не имел ничего на своем знамени, кроме единой и неделимой России. Такое знамя, — отвечал донской атаман П. Краснов, — мало что говорило сердцу украинцев и грузин, разжигало понапрасну страсти, а силы усмирить эти страсти не было»[2107]. Против лозунга «Единой и неделимой» выступили не только национальные окраины, но даже сибиряки и казаки. «Добровольческая армия, поставила себе задачей воссоздание Единой Великодержавной России. Отсюда, — приходил к выводу Деникин, — ропот центробежных и местных больных честолюбий…»[2108].

Непреодолимое сопротивление, с которым столкнулась попытка осуществления лозунга «Единой и Неделимой», привела к тому, что уже в августе 1918 г. Деникин был вынужден отступить от унитарного принципа и заявить, что «добровольческая армия признает необходимость и теперь, и в будущем самой широкой автономии составных частей русского государства»[2109]. Образование «всероссийской власти (планировалось достичь) путем соглашения освободившихся от большевизма областей, то есть путем добровольной федерации этих областей»[2110].

Окончательные условия установления государственной организации на федеративных началах, уфимское государственное совещание, по созданию Временного Всероссийского правительства, в лице кадетов, меньшевиков и эсеров, 18 сентября 1918 г., возложило на будущее Учредительное собрание. Тем самым, отмечал «белый» ген. Н. Головин, «члены Уфимского Совещания вступали здесь на путь, оказавшийся гибельным для Временного правительства кн. Львова и Керенского, а именно путь уклонения от ответа на вопросы, скорейшее разрешение которых было жизненно необходимым»[2111].

Ссылка на Учредительное собрание была следствием того, что ни «белые» генералы, ни кадеты, ни меньшевики, ни эсеры не смогли сформулировать никакой объединительной идеи, наполняющей смыслом федеративную форму организации государства. В отсутствие этой идеи федеративные настроения растворились без остатка не только на национальных окраинах, но даже в казачьей среде, считавшейся опорой русской государственности:

На Кубани, 24 ноября 1918 г. Кубанская Краевая рада приняла декларацию, в которой говорилось: «6. Воссоздание России возможно в форме Всероссийской федеративной республики. 7. Кубанский Край должен войти в состав Российской федерации, как член федерации»[2112]. В то же время, по казачьей «формулировке выходило, что части бывшей Российской империи должны прожить определенное время самостоятельной государственной жизнью, и потом уже возможен процесс стягивания в государственное единство этих частей. В виде очередной задачи считалось создание свободного союза государственных образований Кавказа и юга России с непременным включением в него независимой Грузии и Украины»[2113].

Помимо этого декларация Рады определяла, что «государственная жизнь в крае и в государстве должна быть построена на основах демократии и справедливого учета социальных групп и пр…»[2114]. При существовавших реалиях отношений между казаками и иногородними, этот период самостоятельности с упором на «справедливый учет социальных групп», неизбежно приводил к полному изгнанию всего русского населения казачьих областей.

Уже на первом же своем заседании Кубанская Рада обсуждала вопрос об исключении всех иногородних из Войска. Один из представителей Толкунов, зашел так далеко, что предложил их всех убить. Детей иногородних не принимали в школы и в основанный Радой Екатеринодарский политехнический институт. Сушков, кубанский министр образования, замечал по этому поводу в Раде: «Жгучая ненависть кубанского казачьего населения вылилась на всех иногородних. Пострадали даже невинные дети…»[2115]. В станицах ситуация была еще хуже, к русским крестьянам там относились, как к побежденным врагам[2116].

Неслучайно декларация о «федеративных» намерениях Рады встретила категорическое неприятие у командования Добровольческой армии. Деникин даже собирался разогнать Раду[2117]. Представители Рады в своей декларации 29 января 1919 г. в ответ указывали на доминирование у Добровольцев, «совершенно несоответствующей реальным силам и возможностям добровольческой армии, навязчивой идее о немедленной планировке единой России по методу «покорения под нози всякого врага и супостата»»[2118]. Казаки были настроены решительно. Стоявший тогда во главе правительства Лука Быч заявил: ««Помогать Добровольческой армии — значит готовить вновь поглощение Кубани Россией», — и, по словам Деникина, — «Законодательная рада творила «самую демократическую в мире конституцию самостоятельного государственного организма — Кубани»[2119].

Освободив свою территорию от большевиков, кубанские казачьи части отказались идти на Москву с Добровольцами. «Взаимоотношения, сложившиеся между властью Юга и Кубанью, вернее, правившей ею группой, я, — писал Деникин, — считаю одной из наиболее серьезных «внешних» причин неудачи движения. Ближайшими поводами для междоусобной борьбы… Внешне эта борьба преподносилась общественному мнению как противоположение «казачьего демократизма», «монархической реакции»; на самом деле она представляла поход кубанской самостийности против национальной России вообще. При этом кубанские самостийники вкладывали в свои отношения к нам столько нетерпимости и злобы, что чувства эти исключали объективную возможность соглашения и совершенно заслоняли собою стимулы борьбы с другим врагом — советской властью. Можно сказать, что со времени полного освобождения Кубанского края самостийные круги… все свои силы, всю свою энергию и кипучую деятельность направили исключительно в сторону «внутреннего врага», каким в глазах их была Добровольческая армия»[2120].

На Дону, атаман П. Краснов, даже не скрывал своих самостийных устремлений, провозглашая, что «на земле войска Донского не должно помещаться ни одно из учреждений общерусских»[2121]. Избирательный закон Донской Рады давал право голосовать казакам, членам горских племен, членам общин коренного населения (татарам, калмыкам и т. д., а так