доказать, что были в капиталистическом мире. Ну а кроме того, нам надо было возвращаться обратно в ГДР – как нас туда пустят, если нет пограничной отметки о том, где и когда мы покинули форпост социализма? Словом, мы начали препираться с молодым парнем, который, по-моему, был удивлен не меньше нашего. Честно говоря, я не поверил и вышедшему на наш гвалт старшему пограничнику, который долго уверял нас, что границы больше нет и никакие отметки в паспортах не нужны. Но выбор был невелик – или Западный Берлин, или психиатрическая лечебница в ГДР. Холодея от ужаса и чувствуя себя изменниками Родины, мы все-таки выбрали первое. В этот вечер мы снимали в театре Хеббель-ам-Уфер, которым руководила Неле Хертлинг, умная, энергичная, полная юмора и поэзии. В тот вечер на сцене ее театра любимые актеры Петера Штайна читали стихи Гёте и Гейне. Мы рассчитывали, что после поэтического представления мы успеем поговорить с Отто Зандером и Юттой Лампе. Не случилось. Спектакль еще не закончился, когда Неле вытащила меня в фойе, где нас ждала Кристина Бауэрмайстер, в ту пору сотрудница дирекции Западноберлинских фестивалей, отвечавшая за связи с Советским Союзом, – мы были знакомы еще с конца 70-х годов. На ее лице отразился восторг, смешанный с удивлением, будто она до конца не верила в то, что говорила нам с Неле: «Берлинской стены больше нет!..» Она говорила это шепотом, потому что в зале еще читали стихи. Но шепот этот звучал словно залпы «Авроры». Еще до полуночи мы были около Стены, а потом на Стене. Мы обнимали незнакомых людей, пели, смеялись, пили, отхлебывая из разных бутылок… Казалось, в ночном небе звучит бетховенская «Ода к радости» и шиллеровские строки доходят до небес! Эта ночь с 8 на 9 ноября 1989 года переменила Европу, мир, нас, в нем живущих. Эта ночь и последующие дни были озарены вспышкой прекрасного романтического идеализма, благородными зарницами великой иллюзии! Но уже через год, а тем более через десять и двадцать пять лет стало ясно, что Запад и Восток были интереснее друг другу, когда мы разглядывали незнакомое бытие в дырочки, просверленные в железном занавесе. Знаменитый анекдот 90-х о том, что марксисты-ленинцы все наврали про коммунизм, но были абсолютно правдивы в своих рассказах о капитализме, – отражал горечь разочарований в реальности. Мы полагали, что, разрушив Стену, мир станет единым и счастливым, однако, перефразируя Ильфа, можно было сказать, что Стена исчезла, но люди от этого не стали намного счастливее. Потому что возникли другие стены, незримые и трудно разрушаемые. Мы бредили единством человечества, но оказались непохожи друг на друга. И нужно прикладывать все новые и новые усилия, чтобы добиться понимания. Нет-нет, не для того, чтобы простить. А просто чтобы понять, чего мы друг от друга хотим. Завышенные ожидания всегда становятся бременем. Но как прекрасна пора еще не осуществившихся желаний!

Ноябрь 2014

Эффект домино

Когда я спросил в пражской пивной молодую официантку, на каком языке ей удобнее со мной говорить, она, вздрогнув от моего ужасного чешского, а потом от сносного английского, ответила, что ей бы лучше общаться либо на чешском, либо на русском. Естественно, что я не мог не удовлетворить своего любопытства, – рассказ двадцатипятилетней пражанки был коротким и убедительным.

После того, как количество русских туристов в Чехии приблизилось к восьмистам тысячам, сфере услуг потребовалось много людей со знанием русского языка. А сфера эта весьма разнообразна – от ресторанов до музеев и нотариальных контор. Спрос начал влиять на формирование предложения: увеличилось количество курсов русского языка, что в свою очередь определило необходимость расширить подготовку русистов в высших учебных заведениях, а это повлияло на привлечение все новых «учителей для учителей». Надписи на русском языке появились не только в парижских туалетах, о чем когда-то пел Высоцкий, они стали частью всей повседневной жизни.

Понятно, не во всех странах Восточной и Центральной Европы экспорт машиностроения в Россию составляет больше четверти объема производства отрасли, как в Чехии, что, естественно, отражается на количестве совместных предприятий и потребности в сотрудниках, знающих русский язык, но важно понять: причины изучения родной речи Пушкина и Тургенева находятся за пределами простого интереса к словесности. В Латвии и Болгарии многие российские граждане, причем, как правило, далеко не олигархи и звезды эстрады, владеют собственностью, а это, в свою очередь, заставляет местных жителей не просто в той или иной степени владеть русским языком, но и являть некую приветливость к приезжающим сюда жителям Москвы, Петербурга или Казани. Испанцы и греки, французы и итальянцы, немцы и голландцы внимательно следят за тем, как колеблются туристические потоки из России. Они далеко не альтруисты (хотя есть, безусловно, и такие, но я не о них) – сегодня для многих государств мира уменьшение приезжающих из нашей страны означает сокращение рабочих мест в туристической индустрии. Испанские специалисты, например, оперируют вполне понятными цифрами: русских туристов пока в разы меньше, чем немцев, но зато они и тратят вдвое больше. Средний немецкий турист готов оставлять на земле Сервантеса сто евро в день, средний россиянин – почти сто восемьдесят. Именно поэтому наши коллеги из Мадрида так охотно готовятся проводить вместе с нами перекрестный Год языков и литератур в 2015-м и перекрестный Год туризма «Россия – Испания» в 2016-м. О перекрестном Годе туризма мы ведем переговоры и с французскими партнерами.

До развала Советского Союза изучение русского языка за рубежом имело ярко выраженный идеологический характер. Друзья и недруги коммунистической державы могли повторять вслед за Маяковским: «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин». Спрос на советологов, с одной стороны, и профессиональных революционеров, с другой, предполагал серьезное изучение языка. Не говорю уже о странах Варшавского договора и других социалистических государствах, где знание русского как первого иностранного языка было обязательным условием образования. Можно сказать, что русский был больше чем иностранный. Конечно, можно было делать вид, что все жители ГДР или Монголии хотят в подлиннике читать «Материализм и эмпириокритицизм», не говоря уже о «Войне и мире», но понятно, что здесь действовали совсем иные механизмы. Воздержусь от слова «принуждение» – просто так была устроена реальность. В 90-е годы прошлого века обвалилась вся система обучения русскому языку в бывших соцстранах. Университетские кафедры русского языка были расформированы, а те немногие оставшиеся профессора вливались в кафедры славистики.

В начале 2000-х, когда туристы, партнеры и работодатели из России стали не штучным, а массовым явлением, потребность в знании русского языка определила возрождение