– Да, это правда, – произнес моряк с унынием. – Надо признаться, что с некоторых пор удача покинула нас.

– Ты находишь? – спросил Монбар, прищуриваясь. – А я с тобой не согласен.

– Может, я и не прав, – пробормотал Дрейф и опустил голову, – будем считать, что я ничего не говорил.

– У меня есть табак, – примирительно сказал Данник, – немного, правда, но на первое время хватит. Если вы желаете, можете им воспользоваться.

– Желаю ли я?! – вскричал флибустьер с радостью. – Давай же его сюда, любезный мой Данник, давай! Сам того не подозревая, мой милый, ты в эту минуту спасаешь мне жизнь.

– Вот как! – иронично заметил слуга. – Вы так считаете?

– Я не считаю, а знаю это наверняка. Поэтому и прошу тебя поторопиться.

– Сейчас схожу к лодке. Я оставил табак под скамейкой.

– Да тебе цены нет! Ты обо всем подумал! – воскликнул, смеясь, Дрейф.

Данник поднялся и направился к лодке, но на полдороге внезапно остановился и поспешно склонился к земле, вскрикнув от удивления.

– Что такое? – осведомился Дрейф. – Уж не наступил ли ты нечаянно на змею?

– Нет, – ответил Данник, – но я нашел вашу трубку и табак. Посмотрите-ка сюда. – И он показал поднятые с земли небольшой кожаный мешочек и трубку с черешневым чубуком.

– Действительно, – заметил флибустьер, – должно быть, я нечаянно выронил их. Ну, значит, беда, по милости Божьей, не так велика, как я думал.

Он тщательно набил табаком принесенную Данником трубку и раскурил ее с наслаждением, отличающим заправских курильщиков. Слуга снова улегся в тени.

– Итак, старина, – сказал Монбар, улыбаясь, – теперь ты уже не чувствуешь себя таким несчастным?

– Признаться, да! Однако, не в укор тебе будь сказано, мы с некоторых пор не можем похвастаться удачей.

– Ты слишком требователен. При первых же неприятностях теряешь голову и считаешь, что все кончено.

– Что все кончено, я не считаю, Монбар, особенно когда я с тобой. Но…

– Но, – перебил знаменитый флибустьер, – подозреваешь опасность, не так ли?

– А что, если так оно и выходит? – парировал Дрейф.

– Хорошо, у нас еще есть время. Необходимо переждать жару, прежде чем опять пускаться в путь. Говори же, я слушаю тебя.

– Ты все еще не оставил намерения отправиться туда? – с удивлением спросил Дрейф.

– Ты отлично знаешь, – с живостью отвечал Монбар, – что я никогда не меняю раз принятого решения.

– Это правда. Я просто болван, если забыл это.

– Не стану спорить, тебе виднее. Но в данный момент речь идет о другом.

– А о чем же?

– О неудачах, как ты заметил.

– Да, и не нужно быть ясновидящим, чтобы понимать это.

– Объяснись.

– Ты требуешь?

– Конечно. Я хочу знать, что у тебя в голове. Говори как есть.

– О! То, что я скажу, не займет много времени… Мы покинули Пор-Марго на отличном корабле, нас было сорок человек, отважных и готовых пуститься на любое предприятие, какое ты вздумаешь нам предложить. Две недели бороздили мы море, не встречая ни одной чайки. Наконец нам наскучило одиночество, и мы направились к берегу в надежде на хорошую поживу. И тут северо-западный ветер заставил нас убраться подобру-поздорову. Но этого мало: в ту минуту, когда мы меньше всего ожидали беды, наша бедная шхуна налетает прямо на проклятый риф, который мы не заметили, раскалывается надвое и через час идет ко дну, и наши товарищи вместе с ней! К счастью…

– Ага! – перебил его Монбар. – Ты все же говоришь: к счастью! Не замечаешь ли ты тут некоторое противоречие? Значит, не одни только беды преследовали нас.

– Считай как хочешь, но, так или иначе, наш корабль пошел ко дну и увлек в пучину наших товарищей.

– Но что мы-то могли сделать? И разве я в чем-то виноват?

– Я не говорю этого. Конечно нет…

– Так почему ж ты тогда не говоришь о том, что случилось дальше? Разве случайно мы прихватили с собой пирогу, брошенную кем-то на берегу? По счастливому наитию я велел Даннику положить туда съестные припасы, порох, оружие. В минуту несчастья он перерезал канат, связывавший пирогу со шхуной, отплыл подальше, чтобы тонущая шхуна не опрокинула пирогу, и подхватил нас в ту минуту, когда, обессилевшие, мы уже едва не тонули! Через шесть часов мы вошли в Венесуэльский залив, где нам теперь нечего опасаться бури, и заметь, только мы одни остались живы из всего экипажа.

– Да, это правда, я согласен. Но ведь мы находимся вдали от наших братьев, брошенные на произвол судьбы в стране, где и звери, и люди – все нам враждебно. Согласись, ничего не может быть неприятнее… А теперь, если хочешь, не станем больше об этом говорить.

– Послушай, Дрейф, – сказал Монбар, – пора тебе узнать мои соображения.

– Как тебе будет угодно, – равнодушно ответил Дрейф, – мне все равно, умереть здесь или в другом месте. Важно, чтобы кончина моя была достойной.

– Будь спокоен, дружище. Если нам и суждено погибнуть, то не иначе как под раскаты грома и блеск молний.

– Ну и прекрасно! А теперь к черту печаль! От забот и кошки дохнут, как говорит пословица. Не хочу больше ничего знать.

– Прекрасно. Но я-то хочу сообщить тебе кое-что о моих намерениях. И ты поможешь мне их осуществить.

– Хорошо. Говори, если хочешь.

– Слушай меня внимательно, дело того стоит. Шесть недель назад я получил на Тортуге, где тогда находился, чрезвычайно важное известие.

Дрейф покачал головой и тихо сказал:

– Хорошо. Продолжай.

– Я снарядил шхуну именно для того, чтобы оказаться здесь. Я планировал спрятать шхуну в какой-нибудь бухте, потом взять с собой вот в эту самую лодчонку пять-шесть самых решительных человек, пробраться сюда…

– Стало быть, все идет как надо, только вместо шестерых нас трое. Но это не важно. Так и надо было говорить. Отлично! Теперь, когда я знаю, что мы и должны были оказаться здесь, я больше не тревожусь.

– Да, но не совсем в этом месте, – сказал Монбар.

– Мы отправляемся дальше?

– Да, – ответил флибустьер с улыбкой, – мы направляемся в Маракайбо.

– Что?! – вскричал Дрейф с удивлением. – В Маракайбо?

– Именно!

– Но ты же знаешь, что в этом городе по крайней мере двенадцать тысяч жителей.

– Что мне до этого?

– Там стоит гарнизон численностью шесть тысяч человек!

– Какое мне дело!

– Пушки…

– Еще что?

– Уж не собрался ли ты взять Маракайбо? – спросил Дрейф не столько с изумлением, сколько с испугом, до того странным казалось ему хладнокровие Монбара.