на юг через плоскогорье и череду скал. В конечном пункте моего назначения этот горе-художник изобразил какой-то несуразный дом в окружении множества красных пятнышек. Тыча сухим пальцем то на рисунок, то на меня, он прокричал слова, которые я уже слышал прежде, — на языке этого народа они обозначали опасность.

Долго пытались они уговорить меня остаться, но я был непреклонен и полон решимости освободить свою женщину и покарать вора — взял импровизированную карту, мешок с провизией, который селяне буквально сунули мне в руки (они и в самом деле были весьма необычным народом для своего времени), топор и окунулся в безлунную ночь. Темнота не смущала меня, ибо глаза мои были куда более остры, чем может даже представить современный ум, а чувство направления развито не хуже, чем у волка. Единожды увиденная карта навсегда отпечаталась в моем мозгу, я мог бы запросто выбросить ее прочь и безошибочно добраться до места, которое искал, но на всякий случай свернул ее и заткнул за пояс.

Я шагал на полной скорости в мерцании далеких звезд, целеустремленно и не задумываясь о, возможно, рыскающих в поисках добычи ночных хищниках — будь то пещерный медведь или саблезубый тигр. Иногда мне слышалось шуршание гальки под тяжелой мягкой лапой, вспыхивали во тьме злобные желтые глаза, крались в отдалении смутные тени. Но я был слишком возбужден, чтобы опасаться какого-то там заступившего дорогу зверья.

Я пересек долину, вскарабкался по крутому склону и оказался на просторном плоскогорье, изрезанном ущельями и усыпанном громадными каменными глыбами. Я пересек и его и в предрассветной мгле начал спуск по обманчиво пологим склонам, кажущимся бесконечными, — их подножие терялось во тьме. И все же я двинулся вниз, не медля ни секунды и не воспользовавшись своей веревкой из сыромятной кожи, которую нес за плечами, доверяясь полностью своей удаче и умению.

Рассвет едва тронул вершины розоватым румянцем, а я уже спустился в низину, запертую между величественных скальных стен, — я находился словно в основании огромного треугольника, боковые грани которого, вытянутые с востока и запада, сходились вместе на юге. Деревья в долине стояли редкие и чахлые, кустарника и вовсе не было, лишь ковер густой высокой травы, которая для этого времени года была необычно сухой. И по этому ковру бродили исполины-мамонты, мохнатые живые горы из плоти и мышц.

Я обошел их стадо, сделав большой крюк: стоило ли тревожить этих гигантов, таких могучих и уверенных в собственной силе, не боящихся на Земле никого и ничего, за исключением одной только вещи... Они все же учуяли мое приближение и угрожающе подняли хоботы, но не напали. Я поспешил вперед, петляя среди деревьев, и вскоре достиг вершины треугольника, где стены скал соединялись... впрочем, нет, между их краями оставалось отверстие шириной в несколько сот футов, за которым тянулось узкое ущелье, выводящее в еще одну долину.

Путь длиной в целую ночь ничуть не утомил меня, я совсем не чувствовал слабости — меня вела и поддерживала неослабевающая ярость. Я мчался по ущелью, не представляя, что меня ждет в его конце, и не очень-то задумываясь об этом.

Стены резко раздались в стороны, опоясывая огромный овал долины каменным валом. В ее дальнем, южном конце виднелась еще одна брешь. Таким образом, долина своими очертаниями походила на бутыль с двумя узкими горлышками.

«Горлышко», по которому я шел, густо заросло невысокими деревьями. Еще несколько сот ярдов, и деревья уступили место полю невыносимо алых цветов, в центре которого я увидел необычное сооружение.

Чтобы по возможности более полно описать его, мне недостаточно будет знаний Вульфа, которому попросту не с чем сравнить увиденное. Вульф ничего не смыслил в архитектуре, и единственными знакомыми ему рукотворными строениями были шатры из конских шкур собственного народа да крытые соломой мазанки племени маленьких горцев. Так что Вульф мог бы сказать только, что глядел теперь на громадную уродливую хижину, происхождение которой находится вне пределов человеческого понимания. Но я, Джеймс Эллисон, несущий в своем мозгу культурный багаж тысячелетий, знаю: то была башня футов семидесяти высотой из незнакомого зеленого камня, тщательно отшлифованного, и какого-то странного полупрозрачного вещества. Цилиндрической формы, она не имела, насколько можно было видеть. Башня как бы состояла из двух частей: основного шестидесятифутового монолита и — наверху его — башенки диаметром поменьше, вокруг основания которой шла галерея с зубчатым парапетом. Эта, верхняя, башенка была снабжена дверью и сводчатыми окнами, забранными толстыми решетками, — во всяком случае, так показалось мне с места, где я стоял.

Вот и все. Долина замерла в тишине, в каком-то неестественном покое, ни одного намека на человеческое присутствие, ни единого признака жизни. Но я был уверен, что достиг цели — ведь именно такой зиккурат старался изобразить старик в горной деревушке — и что сумею отыскать Гудрун, если, конечно, она еще цела.

Вдалеке, позади башни, поблескивала гладь голубого озера, от западной стены к нему тянулась, извиваясь, змейка реки. Спрятавшись за древесными стволами, я внимательно разглядывал башню и цветы, опоясывающие ее подножие густым огненным кольцом. По другую сторону этой грандиозной цветочной поляны во множестве росли деревья, среди цветов же не было ни одного... Они не были похожи на какие-либо виденные мною раньше растения. Они росли тесно прижавшись друг к дружке, в высоту достигая футов четырех. Каждый из длинных стеблей венчало единственное соцветие величиной с человечью голову, с широкими мясистыми лепестками цвета свежераскрывшейся раны. Стебли, толщиной в запястье человека, были бесцветными, почти прозрачными, ядовито-зеленые листья очертаниями походили на наконечники копий. Вид этих сбившихся в кучу чудовищ вызывал ощущение гадливости и... необъяснимой угрозы. Я ощущал ее всем своим естеством, так же как прежде мне случалось почувствовать скрывающегося в засаде льва задолго до того, как он чем-то себя выдавал. Я снова всмотрелся в гущу чудовищных цветов, гадая, не свернулась ли в ней кольцами какая-нибудь здоровенная змея. Ноздри мои раздулись, я пытался уловить какой-нибудь запах, но увы — ветер дул из-за моей спины. Меня не покидало ощущение странной неестественности этого места — ни один цветок, ни один лист не шевельнулся на ветру; казалось, будто стая стервятников сидела, нахохлясь и уставившись на меня в предвкушении пиршества.

Окружающий меня пейзаж походил на картинку из сна: слева и справа голубые горы рвутся в укутанное перистыми облаками небо, дремлющее далеко впереди озеро и эта фантастическая зеленая башня, высящаяся в центре кроваво-красной лужайки. Но вот запах... Да, я наконец учуял идущий от цветов аромат. И это