Дело зашло уже далеко. Она тоже, находясь в непосредственной близости к кокоро, слышала ее громыхание, в то время как накапливалась энергия и отскакивала от мембраны, создавая в комнате зону высокого давления. Эта силища, которая пульсировала в воздухе, передавалась и им, поднимая их над миром обыкновенных людей.

Задыхаясь, Шизей ухитрилась сорвать веревки, стягивающие руки, и, дрожа, как в лихорадке, перекатившись кубарем через окровавленные простыни, погналась за Сендзином.

Нет, это уже значило пересечь границу, отделяющую тех, кто чувствовал силу кокоро, от тех, кто пользовался ей. Это уже не Кшира, и это не Тао-Тао. Это что-то новенькое, изобретенное ими самими.

Это был тот день 1980 года, когда Японию потрясло чудовищной силы землетрясение, с эпицентром в Токио, застигшее сейсмологов врасплох.

За морем, в Китае, старейшины тандзянов, молясь в каменном святилище Дзудзи, чувствовали возмущение кокоро и поглядывали друг на друга, не говоря ни слова.

Один из них, Мубао, был особенно удручен. Он вспомнил, как бросал руны и что предсказали тоненькие сети трещин на закопченном черепке. ПОТОП, ПОТОК, ЯРОСТЬ ОСВОБОЖДЕННОЙ ЭНЕРГИИ. А ПОТОМ СМЕРТЬ. ОТ ЕЕ ПОСТУПИ БУДЕТ РАЗНОСИТЬСЯ ЭХО, КОТОРОЕ ПОВЕДЕТ К НОВЫМ СМЕРТЯМ. СМЕРТЬ ЗА СМЕРТЬЮ.

Человек, который не боится никого, так же силен, как и тот, которого боятся все.

(Ф. Миллер)

Когда Николас вернулся домой, он обнаружил, что его дом больше похож на осажденную крепость: он был окружен полицией, образовавшей вокруг него даже не одно кольцо, а несколько. Николаса не узнали и задержали на внешнем кордоне, пока не подошел кто-то из начальства и не распорядился его отпустить.

Первая мысль была о Жюстине, и сердце у него прямо-таки оборвалось. — Может ли мне кто-нибудь сказать, что здесь происходит? — спросил он, но никто не мог, а может, не хотел. Полицейские только таращили на него свои каменные, бесцветные глаза.

Чем дольше его держали там, не подпуская к собственному дому и ничего не объясняя, тем больше он волновался, что там такое могло случиться с Жюстиной?

Наконец он увидел Томи, отделившуюся от толпы людей в форме, и окликнул ее. Она шла прямо на него и, узнав, еще прибавила шагу.

— Линнер-сан?

— Он самый. У вас удивленный вид, сержант.

— Не удивленный. Скорее любопытствующий. Вы совсем по-другому выглядите.

— Он провел тыльной стороной руки по заросшему подбородку.

— Просто оброс и обветрился.

— Да нет, кое-что еще в лице появилось, — сказала Томи, все приглядываясь к нему. — Очень хорошо, что вы здесь. Это прямо-таки знак свыше. Очень нужен ваш совет. — Она кивнула человеку, преграждавшему Николасу дорогу, и тот послушно отступил в сторону.

— Так что же здесь все-таки происходит?

— Я провожу вас к Нанги-сан, — вместо ответа сказала Томи. — Он внутри дома.

— Как моя жена? — с замиранием сердца спросил Николас. — С ней хоть все в порядке? Что случилось, черт побери!

Томи быстро взглянула на него.

— Ничего хорошего. Но успокойтесь. Ваша жена не пострадала.

— Она вместе с Нанги?

Но Томи озабоченно прокладывала им путь сквозь полицейские заслоны. Они поднялись по ступеням крыльца и приблизились к дверям, охраняемым двумя полицейскими в касках, бронежилетах и с автоматами на изготовку.

— Что это значит? — спросил Николас, указывая на стражей.

— Война, Линнер-сан, — ответила Томи, снимая туфли. — Война на уничтожение.

Николас стащил свои заскорузлые от грязи горные ботинки, сбросил с плеч рюкзак, швырнул на первый попавшийся стул штормовку, которую носил в руках с тех пор, как спустился с высот Асамы снова в лето.

— Жюстина?

Раздвижная дверь приоткрылась, и Николас увидел Нанги, выходящего ему навстречу.

— Николас! Слава Богу! Мои молитвы услышаны!

— Нанги-сан! — Николас отвесил почтительный поклон. Глаза двух мужчин нежно обняли друг друга. Томи никогда не видала такого румянца на щеках Нанги. Наблюдая за этой удивительной встречей, она с невероятной ясностью почувствовала узы, связывающие этих людей: большая близость невозможна даже между отцом и сыном, — Где Жюстина?

— Отбыла, — ответил Нанги. — Вылетела в Америку восемь часов назад.

Глядя на озабоченное лицо друга, Николас спросил, сдерживая тревожное биение сердца:

— Почему она вдруг умчалась? Что здесь творится? Томи говорит, что здесь идет война на уничтожение.

— Так оно и есть, — подтвердил Нанги. Он стоял, тяжело опираясь на свою неразлучную трость с набалдашником в виде головы дракона. Морщины резче обозначились на лице. Он махнул рукой в сторону двери, — Входи, Николас. Здесь со мной Уми. Она даст нам чаю с пирожками. Тебе надо поесть. Принимай свой дом в целости и сохранности. Ты будешь есть, а я тебе буду рассказывать о том, что здесь произошло, — во всяком случае, скажу все, что знаю. А знаю я, должен признаться, далеко не все.

* * *

В жизни Шизей была только одна подруга. Ее звали Кику, что по-японски означает цветок, сакуры, и она была такой же прекрасной и хрупкой, как этот цветок, — или, во всяком случае, так показалось Шизей, когда она впервые увидела ее в танцклассе. Кику собиралась стать гейшей, и, поскольку главнейшим, из искусств является танец (по-японски искусство называется гей, и от этого слова производится слово «гейша»), нет ничего странного в том, что среди подруг Шизей по танцклассу было много будущих гейш. Это было еще до того, как Сендзин вернулся из Дзудзи.

Кику так и излучала покой — как цветок, готовый раскрыть свои лепестки навстречу лучам солнца, или как птица, собирающаяся распахнуть крылья и унестись навстречу ветру, — и непоседливая Шизей прямо-таки влюбилась в это качество, благодаря которому Кику была лучшей в танцклассе: танец ведь рассказывает не только о движении, но и о покое. Как игра теней оживляет строгое убранство комнаты, так и покой прибавляет силы в движении танцовщицы, как бы наэлектризовывая их.

Кику могла сидеть в классической позе гейши — на пятках — часами, только время от времени незаметным для глаз движением, чуть-чуть изменяющим центр тяжести, снимая жуткое напряжение, которое состояние покоя вызывает в мышцах, сухожилиях и суставах.

Шизей смогла стать неплохой танцовщицей не столько благодаря урокам преподавателя, сколько благодаря Кику. Открыв Шизей секреты состояния покоя. Кику научила ее вещам, оказавшимся ценными не только для танца, но и для жизни вообще. Хотя в жизни надо уметь пошевелиться, не менее полезно знать, когда лучше этого не делать. Отсутствие движения — тоже движение. Позднее это умение двигаться, оставаясь в покое, произвело большое впечатление на спонсоров, капитанов японской индустрии, когда Шизей начала свою карьеру таленто, — и это обеспечило ей успех.