— Не говорите так, — упрекнул его Зюдов. — Интуиция подсказывает, что Мария Бонетти нам еще очень пригодится.

После наступления темноты Бродка и Зюдов отправились на Виа Аппиа. Часть пути они проделали на машине; затем пошли пешком по старой мощеной улице.

Более двух тысяч лет назад богатые римляне возводили по обе стороны этой улицы свои роскошные могилы. Теперь руины были освещены неярким лунным сиянием. Кто думает, что на Аппии в это время одиноко и безлюдно, жестоко ошибается. Любовные парочки в эту теплую ночь вовсю пользовались романтической обстановкой для любовной идиллии.

Монумент Коммодиуса стоял в окружении кипарисов и огромных кустарников и представлял собой полуразрушенный прямоугольник стены размером три на четыре метра, на которой сохранились остатки надписи с именем Коммодиуса. Памятник располагался немного в стороне от улицы. Когда Бродка и Зюдов приблизились, в нос им ударил зловонный запах.

После того как они еще раз обошли окруженный густым кустарником монумент, из тени навстречу им вышел какой-то человек.

Мужчины остановились на некотором расстоянии.

— Кто вы? — крикнул Зюдов.

— А вы? — послышался встречный вопрос.

— Моя фамилия Зюдов, а это — мой коллега Бродка.

Незнакомец приблизился на пару шагов, так что стало видно его лицо. Ему было лет пятьдесят или шестьдесят; небольшая лысина в окружении светлых волос делала его похожим на обычного пожилого человека. Да и в остальном он не производил впечатления гангстера.

— Меня зовут Джузеппе Пальмеззано, — представился он, медленно подходя к ожидавшим его мужчинам и держа при этом руки за спиной.

Бродка недоверчиво огляделся. Ситуация ему не нравилась, и он отступил на шаг.

— Вы уверены, что за вами никто не следил? — поинтересовался Пальмеззано.

Зюдов пожал плечами.

— Конечно нет. Но в любом случае могу сказать, что мы вели себя с предельной осторожностью.

— Понимаете, мне не хотелось бы, чтобы меня видели именно с вами.

— Понятно, — ответил Зюдов. — Что вы хотите сообщить?

Пальмеззано махнул рукой, приглашая следовать за собой в кусты. Там он вынул из кармана какой-то предмет и протянул его Бродке и Зюдову.

В свете луны Бродка увидел, что это была пурпурная ленточка. Он почувствовал, как кровь застучала у него в висках.

— Это, — начал Пальмеззано, — опознавательный знак кардинальской мафии.

— А как эта вещь попала к вам? — спросил Бродка.

— Когда-то я принадлежал к этой организации. Если хотите, эта ленточка — мой членский билет. Я много лет работал на этих господ. Однако потом произошел… назовем это несчастным случаем на производстве, и я более не мог быть им полезным. Они бросили меня, как ненужную вещь.

— В чем заключалась ваша роль в этой организации? — спросил Зюдов.

Пальмеззано рассмеялся.

— Я страстно люблю рисовать, понимаете? Мне нужна всего лишь бутылка красного вина, кисти и полотно, — и тогда я начинаю чувствовать себя Рафаэлем, ибо рисую точно так же, как великий художник. Половину старых мастеров в ватиканских коллекциях срисовал я. Не подделал, прошу заметить, — срисовал!

С помощью моей работы Смоленски сколотил себе состояние, продавая оригиналы и вешая вместо них мои картины.

— Смоленски?

— Да, государственный секретарь. Хотя он и не является главой организации, однако именно он — заправила.

— А кто глава? — взволнованно спросил Бродка.

— Шперлинг.

— Кардинал курии Шперлинг?

— Он самый.

— А Смоленски? Я думал…

— Между Шперлингом и Смоленски существует старая вражда. Они — заклятые враги и уже не раз предпринимали попытки уничтожить друг друга. Смерть кардинала Шермана во время мессы в Сикстинской капелле, представленная как инфаркт, была на самом деле очередным «несчастным случаем на производстве». Церковное вино было отравлено.

— Кем?

Пальмеззано откашлялся.

— У меня в Ватикане еще остались свои люди. Но это предназначалось не Шерману, а Смоленски. Сейчас Смоленски занимается подготовкой крупной операции под названием «Urbi et orbi». За этим скрывается устранение папы. Насколько я слышал, все устроено настолько великолепно, что вряд ли может пойти наперекосяк.

— Вам известны подробности?

Пальмеззано покачал головой.

— Сообщников крайне мало. Только они знают точное время, а также детали проведения этой акции.

Бродка искоса поглядел на Зюдова. Судя по выражению его лица, он был озадачен не меньше Александра.

— Urbi et orbi, — пробормотал Бродка.

Зюдов кивнул.

— Вы знаете, что это означает. Папе осталось жить пятнадцать часов.

— Пятнадцать часов? — неуверенно переспросил Пальмеззано. — В таком случае вам известно больше моего.

— Может быть, — ответил Бродка. — По меньшей мере в том, что касается даты. Нам попало в руки тайное послание, в котором речь идет об операции «Urbi et orbi». До сих пор нам неясно было только значение этого понятия. Теперь мы знаем, что под ним подразумевается дата совершения преступления.

Пальмеззано в очередной раз огляделся по сторонам, затем тихо произнес:

— Честно говоря, я не могу себе представить, чтобы Шперлинг или Смоленски пошли на это, то есть заказали папу какому-нибудь киллеру. Это вызвало бы слишком большое волнение. Рано или поздно преступников бы схватили. Убить папу, на которого нацелены сотни камер?..

Бродка задумчиво произнес:

— Кто же говорит о том, что папу должны застрелить? Как известно, человеческая подлость выдумала различные виды смерти.

— Во время благословения urbi et orbi. — Зюдов поморщился.

— После того, что мне стало известно о Смоленски, — заявил Бродка, — я ничему не удивлюсь.

— Вы не так уж не правы. Смоленски — воплощение зла. А зло можно победить только злом. Я уже подкладывал под его машину бомбу. Но судьба странным образом щадит этого черта. — В словах Пальмеззано слышалась горечь.

На старой улице, с южной стороны, закрытой для машин, показались две фигуры. Их шаги гулко отдавались на базальтовой мостовой. Пальмеззано забеспокоился и настоял на том, чтобы Бродка и Зюдов спрятались в кустах, окружавших монумент Коммодиуса.

Бродка чувствовал себя не в своей тарелке, причем не столько из-за появления темных фигур, сколько из-за Пальмеззано, который произвел на него странное впечатление.

Когда обе фигуры скрылись в темноте, Пальмеззано сказал:

— Вы ведь не станете на меня сердиться, синьоры, если я сейчас уйду? Для обмена такими тайнами это место кажется мне нет сколько опасным. Кроме того, все самое важное уже сказано. Надеюсь, вы сможете сделать что-то с этой информацией.