Бродке не хватало воздуха, и Зюдов попытался успокоить его.

— Это я арендовал автомобиль, — сказал наконец Бродка, все еще донельзя взволнованный. — Неужели вы полагаете, что я стал бы что-то делать со своей машиной?

Никакой реакции от карабинера не последовало.

— У вас есть враги, синьор Бродка? — спросил он после паузы. Это был простой вопрос, и на него следовало дать простой ответ.

— Да, у меня есть враги, — ответил Бродка и вопросительно посмотрел на Зюдова. — Только вот… я их не знаю.

— Как прикажете это понимать? — Карабинер с любопытством уставился на него.

Бродка молча прошел в комнату, которую предоставила ему синьора, и через пару минут вернулся, держа в руке прицел, который нашла в винограднике у дома Мирандолины ее овчарка.

— Позавчера кто-то пытался застрелить меня в доме графини. Однако киллер сбежал и во время бегства потерял этот прицел.

Чиновник спрятал его в пластиковый пакет.

— Полагаю, — сказал он, — вам придется нам кое-что пояснить. Считайте, что отныне вы поступаете в наше распоряжение.

Всю ночь Бродка и Зюдов просидели с синьорой Грацией за столом. О сне нечего было и думать. Бродка жестоко корил себя за то, что в смерти Мирандолины есть и его вина. Он не мог успокоиться, терзаясь от того, что втянул ее в это дело. Он должен был знать, что графиня, оставаясь в Неми, находится в опасности — с тех самых пор, как там появились его враги.

Однако с этой виной ему придется жить. Если, конечно, он сумеет выжить.

На площади Святого Петра, залитой ярким солнечным светом, толпились сотни тысяч людей. Настроение было праздничным.

Настал день urbi et orbi.

Бродка и Зюдов, объехав все заграждения, добрались до переднего блока, зарезервированного большей частью для важных гостей. Оттуда хорошо было видно лоджию.

Накануне Бродка и Зюдов обсуждали вопрос, не должны ли они поделиться своими сведениями с полицией. Бродка был за, Зюдов — против. В конце концов Бродка уступил, поскольку ничего не мог противопоставить аргументу Зюдова, заключавшемуся в том, что им никто не поверит. Чем они располагали? Парой микрокассет с непонятным содержанием и высказыванием трех человек, один из которых был мертв, а двух других подозревали в том, что они уже не совсем в своем уме?

Раздался шквал аплодисментов, когда в сопровождении государственного секретаря Ватикана и папского камергера в лоджию вошел папа. Он казался бледным и хрупким, почти испуганным.

Гораздо больше, чем папа, Бродку привлек Смоленски, маленький сутулый человек с волевым лицом, на котором выделялись черные кустистые брови. Его мантия, роскошная пурпурная накидка, уже из-за одного своего цвета вызывала у Бродки такое же отвращение, как и сам этот человек.

Папа казался трогательным, почти беспомощным. Теперь, когда он начал читать благословение на латыни, Бродка следил за каждым его движением и уже не сводил со старика глаз. Может, поэтому он не заметил беспокойства кардинала, стоявшего справа от папы. Смоленски искоса смотрел на папу, раздававшего благословение на всех языках мира. Его подчеркнуто равнодушный взгляд устремился к колоннаде, снова вернулся к папе, а затем опять на леса балюстрады.

— Joyeueses Paques![36]— воскликнул по-французски папа, чуть склонившись к микрофону, который находился прямо у него перед губами.

На площади раздались слабые аплодисменты.

Бродка неуверенно поглядел на Зюдова. Неужели они ошиблись? Неужели они внушили себе нечто, существовавшее только в их фантазиях? И зачем я здесь стою, подумал Бродка. Когда он возвращался к событиям прошедших месяцев, то части головоломки почти складывались — не хватало только одного, решающего, элемента, который бы все объяснил.

Пока Бродка размышлял об этом, анализируя свои сомнения, он пропустил момент и не увидел, как Смоленски полез в складки своей пурпурной мантии, словно хотел ее поправить. Взгляд кардинала снова устремился от папы, стоявшего рядом с ним, к лесам на колоннаде и обратно.

— Счастливой Пасхи! — раздался над площадью голос папы. На губах Смоленски промелькнула циничная ухмылка. Он сжал в руке крошечный передатчик и с наигранной набожностью смежил веки.

Выстрел произошел беззвучно. Смоленски широко раскрыл глаза, на секунду застыл, словно статуя, и безмолвно рухнул на пол. Он умер молниеносно. Откуда-то сзади на помощь бросились два диакона и вынесли государственного секретаря с лоджии. На мгновение площадь Святого Петра заволновалась. С невозмутимым видом папа продолжал благословлять.

Бродка покачал головой. Он словно окаменел.

Тем временем торжественная церемония закончилась. Папа помахал людям рукой и исчез.

Внезапно Бродка почувствовал, как кто-то схватил его за руку. Он обернулся.

— Жюльетт!

Какой-то миг они смотрели друг на друга, потом крепко обнялись.

В 13 часов дня радио Ватикана сообщило, что во время благословения urbi et orbi с государственным секретарем Ватикана кардиналом Смоленски случился инфаркт. Папа крайне потрясен столь неожиданным событием.

Это происшествие вызвало в Ватикане не столько озадаченность, сколько необъяснимое волнение. О праздничном настроении не могло быть и речи. В администрации Смоленски руководство взял на себя Польников. Он внимательно следил за происходящим, сидя у экранов, и поэтому знал, что кардинал курии Шперлинг, он же Бельфегор, находится на пути к нему.

Польников ожидал Шперлинга в приемной.

Кардинал закрыл за собой дверь, подошел к Польникову и обнял его.

— Вы проделали хорошую работу, Польников. Вы не останетесь внакладе!

Польников наслаждался комплиментом. Кивнув на экраны, спросил:

— Что теперь будет с этим, ваше преосвященство?

Кардинал скрестил руки на груди и стал пристально изучать пункт наблюдения.

— Не знаю, необходимы ли в Ватикане такие устройства, — ответил он.

Польников смущенно улыбнулся.

— Я действовал исключительно по поручению государственного секретаря. Кардинал Смоленски жил в постоянном страхе, оттого что боялся пропустить какое-либо происшествие. Он видел зло только в одном — в неведении. Знание — сила, как он любил повторять.

— И он не так уж не прав. В своем безумии он счел себя всезнающим, и именно это погубило его. Смоленски даже не подозревал, что под конец остался совсем один. При этом он совершенно серьезно полагал, что сможет стать следующим папой. Поздравляю, Польников, вы укрепили кардинала в этом мнении.

— Если быть до конца откровенным, — ответил секретарь, — то мне иногда приходилось очень непросто. Действуя вразрез с собственными убеждениями, я жил в постоянном страхе, что все откроется. Ведь Смоленски был не только умен, он обладал стойкостью и крайне острым чутьем.