— Так в медроте уже вырезали!

— Еще кое-что надо подправить.

— Череп не повреди!

— Если он у тебя осколок поймал и выдержал, то скальпель и подавно, — опять противно захрустело, этот мерзкий звук заполнил весь череп.

— Вы нитки-то хоть проспиртовали, — морщась от боли, но крепясь перед очаровательной блондинкой, поинтересовался я.

— Проспиртовали.

— И то уже хорошо. А то думал, как все в армии, на авось.

— Всякое бывало, когда на передовой оперировали, приходилось и простыми нитками шить.

— И живы?

— Живы, — успокоил он меня.

— Ну и слава богу.

— Капитан, ты бы не дышал на меня, — попросил меня врач.

— Не понял?

— Перегар от тебя — лошадь свалит.

— Коллеги после ранения подлечили.

— Молчи, а то я свалюсь. Носом дыши.

— Я засопел.

— Тише дыши, а то все равно пахнет. Потерпи, сейчас заканчиваю, через минуту… Все. Готово. Иди в палату, до утра перекантуешься. Я тебя уже в полетный лист занес, полетишь на родину. Твоя война закончилась.

— Спасибо. Огромное спасибо.

Пошатываясь, я вышел на свежий воздух. Похлопал по карманам, сигареты остались в бушлате. Вернулся в госпиталь, в приемном покое забрал бушлат. Снова вышел на улицу и закурил. То ли от лекарств, то ли от долгого некурения, голова закружилась. Юра уже уехал. Медленно, как позволяло здоровье, поплелся в сторону аэропорта. Меня в темноте окликнул часовой:

— Стой! Пароль минус один!

— Пошел на хрен.

— Я тебе пойду сейчас.

— Заткнись и вызови коменданта аэропорта.

— Сейчас.

Минут через десять появился заспанный Сашка:

— Кто коменданта спрашивал?

— Я, Саша. Миронов моя фамилия.

— Слава, ты?

— Я, брат, я.

— Здорово, старый черт! Что с тобой, Слава?

— Ничего страшного, зацепило осколком, череп цел.

— Пойдем, я врачей всех знаю, они посмотрят тебя как следует.

— Саша, они меня уже смотрели. Скажи лучше, во сколько самолет за ранеными?

— Часов в двенадцать обычно. Там забирают — и в Ростов. На сортировку, а оттуда уже по России. Все, отвоевался?

— Хрен тебе. Отвоевался. Скажешь же такое! Во сколько транспорт пойдет на Ханкалу.

— Не знаю. С вечера не планировал. А зачем тебе? Удрать хочешь?

— Быстро соображаешь. Сообрази часиков в восемь что-нибудь ко мне в бригаду. А если не получится, то хотя бы до Ханкалы. Сделаешь?

— Слава, тебе надо отлежаться. Езжай домой. Я тебя первым классом отправлю.

— Ты меня в Ханкалу первым классом отправь. Не могу я, Саша, уезжать. Понимаешь, не могу.

— Почему?

— Почему? Хрен его знает почему.

— Ты же не струсил, не сбежал, получил ранение и не куда-нибудь, а в голову. Слава, с башкой не шутят.

— Отстань, не агитируй. Останусь здесь и точка. Не поможешь с транспортом — доберусь на попутках. Дашь транспорт?

— Дам.

— Я когда смотаюсь, то здесь кипеж поднимется, замни. Не люблю скандалов. Ладно, я пошел в госпиталь.

— Так может посидим, у меня коньячок французский есть. Давай, Слава, а?

— Нет, не могу. Мутит меня что-то. Пойду прилягу. Так в восемь я здесь?

— Да, будет транспорт.

Я пошел в госпиталь. В потемках нашел свободную койку. Не раздеваясь, — только снял ботинки — лег и заснул. Проспал без снов. Утром проснулся часов в семь, ополоснул лицо, прополоскал рот и, покуривая, пошел к зданию аэропорта.

Там меня уже ждал, нервно куря, Саша. Увидев меня, он пошел навстречу, широко раскинув руки. Встретились, обнялись.

— Как ты, Слава?

— Спасибо, нормально. Отвезешь?

— Только до Ханкалы.

— Годится. Идем, я позвоню в бригаду, чтобы оттуда забрали.

Мы прошли на узел связи, там я вызвал бригаду и попросил меня забрать из Ханкалы. Народ очень удивился, я ответил, что обозвали симулянтом и выгнали, даже завтраком кормить не стали.

Ехал через весь город. Оружия не было, ощущение было такое, что едешь по городу голый, все на тебя смотрят, а ты даже прикрыться фиговым листочком не можешь. Проезжали развалины. Не город, а сплошные руины. Для чего все это было сделано? Ради чего, кого? Ради чего я получил дырку в голове? Пока легко отделался, могла быть хуже. И привезли бы меня в сосновом ящике, завернутого в фольгу, а как же сын? Блядь! Кто-нибудь мне объяснит, ради чего мы разрушили этот город, убили столько людей, положили своих? Чтобы безработицы не было? Не понимаю!

И в очередной раз мучил себя вопросами бестолковой войны. В горах мусора копошились люди, толкали перед собой коляски, тележки с нехитрым скарбом. Возле домов еще лежали неубранные трупы. Маразм! До сих пор не убрали трупы! Сейчас чуть потеплеет и чума обеспечена. Блядь! Как убивать людей, так деньги находятся, а как по-человечески похоронить, нет ни денег, ни желания. Полпроцента от награбленного выделили бы на похороны.

Бестолковейшая, бездарнейшая война. Генералы получают награды, увозят полные самолеты добра, а мне выдадут страховочку. Я подсчитал, что будет ровно полтора миллиона рублей. Можно что-то купить, если не затянут, и дадут вовремя. А то инфляция все сожрет.

Пацаны бегали перед развалинами и играли в войну. Что-то кричали на своем языке, смеялись. Дети играют только в то, что видят. А кроме войны, они ничего не видят. Так и вырастут, и кроме войны, и вот этих развалин, ничего не увидят. Разрушать быстро, а вот чтобы строить, необходимы годы, поколения. Сомневаюсь, что народ, который мы пытались уничтожить и научили воевать, народ, вкусивший разбойной жизни и имеющий реального врага — нас, сможет или захочет что-нибудь здесь возрождать. Они поедут в Россию. Вот там развернутся, повеселятся. Может, заставят население российских городов частично испытать тот ужас, что довелось им пережить. Кто знает?.. Кто мог предположить полгода, год назад, что такое может произойти? Мне в этом году сына в школу вести. Надо бы закончить всю эту бодягу до первого сентября, а то будет он вместо уроков смотреть военную хронику в новостях.

Не завтракал, под ложечкой сосало и, несмотря на головную боль, было желание выпить. Может это признаки алкоголизма? Посмотрим. Главное, добраться до своих, а то сейчас перехватят и отправят домой. Почему я, собственно, не хочу домой? С одной стороны все мои помыслы и желания только на это направлены, а с другой?… Не люблю бросать начатое на полдороге. Закончить надо. Замены не пришло, перед бойцами, офицерами, русскими, что полегли здесь, стали калеками на всю оставшуюся жизнь — стыдно. Да и что, приеду я домой, такой весь расписной, с перемотанной, раскалывающейся от боли головой и скажу: «Здравствуй, дорогая жена!» На хрен! Поправлюсь — поеду. Нет такого приказа, чтобы вернуть меня домой, без моего желания. Сейчас активных боевых действий нет, все более-менее спокойно. Отлежусь. Медикаменты на складах сам набирал, а не хватит — обменяю на спирт у соседей, или Сашка-комендант достанет. Вытянем! Главное — живу.