Между вами и Джейми, имею в виду.

На мгновение у Милли перехватило дыхание. Значит, Маргарет знала. Знала все эти годы и ни разу не обмолвилась ни единым словом. Милли часто задумывалась над этим, а порой даже начинала подозревать, что это так. Теперь она знала наверняка – и почувствовала огромное облегчение.

Она ответила абсолютно честно:

– Я никогда не была уверена до конца. А теперь я не очень об этом и думаю.

– Понимаю, в конечном итоге так всегда и бывает. Сначала думаешь, что рана никогда не закроется. Но в конце концов она неизбежно заживает.

Милли заколебалась, подыскивая нужные слова.

Потом прошептала:

– Вы, должно быть, очень переживали.

– Да, – задумчиво и медленно кивнула Маргарет. – Помнится, в то время я страшно страдала. Как и любая другая женщина на моем месте. Но в конце концов все проходит. А иначе нельзя, по правде говоря.

– Не знаю, смогла бы я проявить столько понимания, – тихо произнесла Милли и неожиданно добавила:

– Брайан Ричардсон сделал мне предложение.

– И что вы ответили?

– Я еще не решила, – Милли озадаченно покачала головой. – По-моему, я люблю его, я знаю, что люблю. Но, с другой стороны, я до конца не уверена.

– Жаль, не могу вам помочь, – в голосе Маргарет слышались неподдельная нежность и участие. – Я давным-давно поняла, что невозможно жить жизнью других людей. Мы должны решать сами – даже если при этом и ошибаемся.

Да, это верно, подумала Милли, и вновь перед ней встал вопрос: а сколько еще она сама собирается тянуть со своим собственным решением?

Джеймс Хауден тщательно закрыл за собой двустворчатые двери кабинета и взял трубку специального телефона красного цвета. Это был оснащенный шифратором аппарат прямой связи, надежно защищенной от прослушивания.

– Премьер-министр слушает, – произнес он в микрофон.

Ему ответил голос телефониста:

– Президент у телефона, сэр. Одну минуту, пожалуйста.

Раздался щелчок, и Хауден услышал громкий, грубовато-добродушный басок президента:

– Это вы, Джим?

Хауден улыбнулся знакомому гнусавому говорку Среднего Запада.

– Да, Тайлер. Хауден слушает.

– Ну как вы там, Джим? Хауден признался:

– Устал. За последние несколько дней мне пришлось много поездить.

– Знаю. У меня был ваш посол, познакомил с программой ваших выступлений.

В голосе президента зазвучали озабоченные нотки:

– Вы уж не слишком усердствуйте, Джим. Вы всем нам нужны. Так что поберегите себя.

– Постараюсь, – Хауден усмехнулся. – Рад слышать, что я нужен. Надеюсь, избиратели тоже так думают. Голос президента стал серьезным.

– Считаете, что справитесь, Джим? Уверены, что можете справиться?

– Да. Нам придется нелегко, но я справлюсь, если, конечно, будут выполнены условия, что мы с вами обсуждали, – таким же серьезным тоном ответил Хауден и добавил многозначительно:

– Все условия.

– Я как раз в связи с этим и звоню, – грубоватый голос на мгновение умолк. – Кстати, какая у вас там погода?

– Снег идет.

– Так я и думал, – президент коротко хохотнул. – Вы уверены, что вам еще снегу нужно – на Аляске, скажем?

– Нужно, – твердо ответил Хауден. – Мы знаем, как обращаться со снегом и льдом, всю жизнь живем среди них.

Он не стал передавать президенту, что с воодушевлением говорил министр горнорудной промышленности и ресурсов на заседании кабинета десять дней назад:

"Аляска похожа на банку с соком, в которой пробито две дырки, а крышка оставлена на месте. Вскройте только крышку – и перед вами огромные пространства для, развития сельского хозяйства, жилищного строительства, промышленности. Со временем, когда мы научимся побеждать климат, мы пойдем еще дальше…” Трудно, оказывается, постоянно жить с мыслью о неизбежности войны.

– Ну тогда ладно, – сказал президент. – Мы решили согласиться на проведение плебисцита. Возможно, мне придется повоевать – наши люди не любят снимать звезды с флага , раз уж они там есть. Однако, как и вы, надеюсь, что добьюсь своего.

– Рад, очень рад.

– Вы получили проект нашего совместного заявления?

– Да, – подтвердил Хауден. – Энгри специально прилетел на Запад повидать меня. Я внес кое-какие предложения, а детали они с Лексингтоном подработают.

– Тогда к завтрашнему утру мы это уладим, на очереди останется Аляска. После заявления, когда придет время наших раздельных выступлений, я буду делать упор на самоопределении для Аляски. Надеюсь, вы тоже.

– Конечно, – заметил премьер-министр и добавил сухо:

– Для Аляски, но и для Канады.

– Значит, завтра в четыре, – послышался негромкий смешок. – Сверим часы?

Хаудена охватило ощущение необратимости происходящего – словно перед ним неумолимо закрывалась дверь.

В трубке послышался тихий голос президента:

– Джим?

– Да, Тайлер.

– А в международном плане ситуация ничуть не улучшается, да вы и сами знаете.

– Если не ухудшается, я бы сказал, – ответил Хауден.

– Помните, я говорил, что молюсь о том, чтобы нам был дарован год, прежде чем начнется война. Это лучшее, на что мы можем надеяться.

– Помню, – подтвердил Хауден.

Наступила пауза, в трубке слышалось только тяжелое прерывистое дыхание, словно президент пытался справиться с нахлынувшими на него чувствами. Потом он тихо проговорил:

– Мы с вами делаем доброе дело, Джим. Это все, что мы можем сделать.., для наших детей.., и для их детей, еще не рожденных…

На мгновение воцарилось молчание. Потом раздался короткий щелчок.

Положив трубку красного телефона, Джеймс Хауден в задумчивости стоял в тиши заставленного книгами кабинета. С портрета на него смотрел сэр Джон А. Макдональд, основатель Канадской конфедерации , государственный деятель, прожигатель жизни и неимоверный выпивоха.

"Вот и наступил момент триумфа”, – думал Хауден. Минуту назад президент говорил о согласии провести плебисцит на Аляске в шутливом тоне, но проглотить столь горькую пилюлю ему было нелегко, и, не прояви Хауден на переговорах такое крутое упорство, подобной уступки ему бы никогда не вырвать. Теперь, помимо других выгодных для Канады условий, вот тебе, Джимми, большой апельсин взамен утраты значительной части канадского суверенитета. “Апельсин” начинается с буквы “А” и “Аляска” – с буквы “А”, почему-то вдруг пришло ему в голову.