— Не спеши, внучек, а то как раз успеешь! Не опоздаем. Здесь… время ПО-ДРУГОМУ идет…

И Сандалову на миг вдруг показалось, что сгорбленная старческая фигурка стала расплываться, и сквозь нее проступает… проступает…

Тьфу, что только не померещится на болоте…

Это же время.

Бывшая La Republique Francaise. Оккупационная зона. Открытый город Париж, страдающий под пятой оккупации

Эк куда автора занесло…

Какое отношение имеет Париж, страдающий от ожирения и плохо залеченного люэса, — к пылающей Беларуси?

Да ровно никакого, говорю я вам…

Как и трое мужчин среднего возраста, хорошо за сорок, сидящих в дешевом «Бистро» за бутылкой дрянного вина…

Ночной портье Клюге фон Клюгенау (мужчина со следами полустертого гвардейского лоска) раскрыл шуршащую «Пти паризьен»:

— Вот послушайте, господа: Принимая на себя ответственность, я имею право и буду требовать от эмигрантов во Франции исполнять мои распоряжения и помогать проводить те мероприятия, что найду нужным для блага самой же эмиграции. Каково? И далее: Я могу Вам заявить, что Россию будут строить не эмиграция и ее вожди, а те, кто своей кровью смывает яд и отраву большевизма, — немцы. Что будет с Россией, какие формы правления ей понадобятся, знает один человек — Фюрер!

— Это кто же такой разумный, а? — с интересом спросил грузчик Вершинин (какой-то потертый, серый, совершенно замученный жизнью мужчина).

— А это стенограмма официального сообщения представителям русской эмиграции во Франции, сделанного Ю. С. Жеребковым! — язвительно ответил ночной портье Клюге фон Клюгенау.

— А он в каком полку служил? — машинально спросил таксист Мышлаевский (мужчина очень интеллигентного вида, но какой-то уж очень несерьезный, похожий на вечного российского студента).

— А он вообще, господа, нигде не служил-с… — со смешком сказал ночной портье Клюге фон Клюгенау.

— Слава Богу! А то вот позора бы однополчанам было… — устало заметил грузчик Вершинин.

— Да это все мышиная возня… — махнул рукой таксист Мышлаевский и добавил: — А вот кстати, господа! Краснов, из ума выживший, настоятельно предлагает в «Добровольные помощники» немецкой армии записываться…

— И что, находятся желающие? — брезгливо скривил губы ночной портье Клюге фон Клюгенау.

— Да, представьте себе, ротмистр, находятся… — с горьким недоумением подтвердил таксист Мышлаевский. — Ублюдки! А кстати, Вы-то сами… не изволите ли записаться? К своим-то? К немцам?

— Господин поручик! — гордо вскинул голову ротмистр Клюге фон Клюгенау. — Я ПОПРОСИЛ БЫ! Намекать на чужие… недостатки… это бесчестно!

— К Вашим услугам, ротмистр! — не менее гордо ответил поручик Мышлаевский.

— А-ат-тставить! — негромко, но очень грозно скомандовал подполковник Вершинин. — Ну-ка, братцы, сели и успокоились… Поручик, как старший по званию, я ПРИКАЗЫВАЮ… и Вы, ротмистр, тоже хороши!

— Господин подполковник, а чего он всегда первый начинает? — с многолетней обидой в голосе сказал ротмистр Клюге фон Клюгенау. — Дражница и дражница… ну да, я немец, и что? Вон, Тотлебен немец, Клаузевиц немец, Коцебу — да мало ли наших Родине честно служили… мне же обидно…

— Да хватит вам, ребятки… — примирительно сказал подполковник Вершинин. — Вы вот чего послушайте, — читает газету, — так: Немецкая армия ведет упорные бои под Сморгонью (так!)… упорная оборона крепости Брест-Литовска (я там в гарнизоне стоял, да!)… упорные контратаки русских, сопровождаемые артиллерийским (ага!) шквалом… да где там у краснопузых артиллеристы… эх, эх, а наш-то Мрачковский в Парагвай уехал… коров там доит, гаучо недоделанный… Впрочем, у красных был, помню, тоже… отличный военспец, бывший штабс-капитан Лукьянчиков. Из наших, из михайловцев! Как он нас тогда под Каховкой-то, а? Где же теперь он обретается? Небось, его красные в 37-м году репрессировали…

— А еще у красных есть Шапошников… — задумчиво сказал ротмистр Клюге фон Клюгенау. — Он Академию Генерального штаба когда заканчивал?

— В 1910-м… — с ностальгией ответил подполковник Вершинин. — А потом полком командовал, гренадерским… в нашей же дивизии…

— А ведь очутись мы сейчас… там? — мечтательно протянул поручик Мышлаевский. — Ведь сразу же нас к стенке прислонят? А? Как Вы полагаете?

— Разумеется, прислонят! Без сомнения, господа! — уверенно ответил ротмистр Клюге фон Клюгенау. — Только вот мне лично лучше стоять у русской стенки, чем сидеть в парижском кабаке…

Мышлаевский и Вершинин посмотрели на него с большим недоумением…

Дверь с грохотом распахивается. В кабак вваливается санитар парижского госпиталя Сан-Сюльпис Турбин.

— Пьете? — покачиваясь с каблука на носок, заплетающимся голосом, спросил Турбин. — Все пьете, и пьете… а там русские люди умирают!

— Положим, штабс-капитан, русские люди всегда помирают, и чаще всего просто от водки… — рассудительно сказал Вершинин. А потом, почесав курносый русский нос, согласился со штабс-капитаном: — Но Вы правы. Хватит пить, потому что завтра мы уезжаем!

— Куда? — хором спросили все присутствующие.

— Сначала в Марсель, потом в Алжир, потом доберемся до Касабланки, оттуда в Туманный, чтоб ему потонуть, Альбион, а потом и домой… в Россию! В Москву. Бог даст, потом и на германский фронт… хоть бы и рядовыми! — решительно сказал подполковник Вершинин. — Пора. Погостили мы двадцать один год по чужим дворам — пора и честь знать! Пошли, господа! Уходим по-английски, не платя по счету! Штабс-капитан, прикрывайте!

Примерно в это же время.

Город Малорита. МСБ 75-й СД

На пропахшем карболкой операционном столе профессор Белорусского медицинского института, с кафедры нейрохирургии, доктор Костенко проводит операцию начальнику штаба дивизии подполковнику Григоренко.

При этом, предварительно чулком завернув скальп подполковника ему на затылок, и сейчас обрабатывая мощную кость подполковничьего черепа, он с размаху бьет молотком по зубилу, как в свое время делал сам Григоренко, юным слесарем сбивая заусеницы с паровозной реборды.

Пользуясь тем, что операция на открытом мозге проводится под местной анестезией, для контроля за состоянием пациента, профессор вдобавок занимается медицинской пропагандой:

— Обратите внимание, пациент! Почти восемьдесят процентов убитых и умерших от ран имеют поражения в голову. И это все люди, не носящие каску. Те, кто имел поражения головы через каску, отделываются царапинами и контузиями… иногда тяжелыми… не беспокоит?

— Терпимо… — отвечает Григоренко, скрипя зубами.

— Но смерть при поражении головы через каску — это исключение! — продолжает вещать профессор академическим тоном. — Очень, очень редкое исключение. Выходит, мы гибнем из-за отсутствия дисциплины. В сущности, мы самоубийцы, по расхлябанности!