Итак, чтобы уже сделать очевидным для всякого, что книга ваша наполнена обманами, в ее начале вы отнекиваетесь, говоря, будто ничто из сказанного в книге не говорится в осуждение достоинства и личности папы, так как подобает чтить достоинство каждого, а о личности вы не сумели бы сказать дурное, даже если бы хотели, – но тут же прибавляете, что разгром Рима произошел оттого, что папа пренебрегал исполнением своего долга, но делал противоположное ему, что он хотел воспретить императору отправлять правосудие, что он старался на погибель христианскому миру ради увеличения своей земной власти, что он поступал во всем противно учению Иисуса Христа и что по этой причине не может быть даже просто христианином, а тем более папой. Вы приписываете ему все поджоги, разрушения, убийства, святотатства и прочие нечестия, совершенные не только в Риме, но даже и в Ломбардии, сравнивая его с Нероном, Дионисием и Иродом, жесточайшим образом порицая помогавших ему делать столь отвратительные дела, и, призывая во свидетели Иисуса Христа и Его кровь, расцвечиваете риторическими красками эти злодейства, совершенные, как вы утверждаете, по его вине. И вы считаете, синьор Вальдес, что в этом нет злословия? Вы считаете, что остались верны тому, что пообещали в начале «Диалога»? Вы думаете, что это и есть «уважать достоинство и лицо папы»? Вы верите, что хорошо прикрыли вашу ложь в остальной книге тем, что высказали в самом ее начале ложь столь бесчестную и явную?

Но нет необходимости извинять то, что извинительно в глазах всех добрых людей. И я считал бы себя оскорбившим папу, если бы принялся защищать его в том, в чем вы безрассудно его обвиняете. Даже подвергнувшись столь тяжкому удару судьбы, его святейшество не до такой степени несчастен, чтобы чистота его жизни и его святые устремления не были хорошо известны людям добрым и всем, чьи глаза не закрыты завесой злобной зависти и ненависти к христианской вере, – ненависти, так ослепившей ваш рассудок, что вы не сумели отличить правду от лжи. Я хочу ответить лишь на некоторые пункты, на которые вы особенно напираете, чтобы люди, неосведомленные в этом, не оказались обмануты.

Во-первых, скажу, что между папой и императором не было противоречий, как вы ложно утверждаете, и что папа никогда не желал войны ни с императором, ни с кем-то другим и ничем не хотел обидеть императора, но лишь имел намерение осудить неслыханные дерзости и вымогательства, которые творило войско его величества на землях Церкви, то есть в Парме, Пьяченце и в остальной Ломбардии. А о том, сколь они были невыносимы, насколько выходили из всяких границ, свидетельствует разорение самого цветущего города, который только был в мире в наши времена, Милана. Еще и потомки будут помнить, что этот город, бывший щитом для войска императора против его врагов, оборонявшийся с такой верностью ему и с таким упорством против них, вынесший столь жестокую осаду, голод, разруху, столько смертей, – был после этого так бесчеловечно разграблен и разрушен самим же императорским воинством, что его жители как милости просили себе права уйти из него навечно, покинув имущество, дома, древние очаги, родной край. Правда заключается в том, что папа желал обуздать это войско, ради чего заключил союз с Францией и венецианцами, полагая, что у него не остается другого выхода. И что это правда, вот вам самое ясное доказательство, какое только можно представить.

Когда дела складывались так, что папа занял значительную часть Неаполитанского королевства, и его флот стоял у Неаполя, а войска его и его союзников были целы и невредимы, он позаботился о перемирии с вице-королем Неаполя Шарлем де Ланнуа{549}, с намерением лично прибыть в Барселону для переговоров с императором о всеобщем мире. Но, в силу превратности фортуны, последствия этого перемирия оказались плохими, а его прибытие в Барселону – сорвано тем бедствием для нашей религии, о котором говорить будут всегда, но не так, как говорите вы. И когда папа условился с вице-королем о тех владениях, которые тот держал от лица императора, когда уже выполнил соглашение, вернув Аквилу и Салерно, отведя флот и разоружившись, как тот, кто чувствует себя в безопасности, – тут на него и налегло императорское войско во главе с герцогом де Бурбоном{550}. И всем известно, каким образом это было. И поскольку, возможно, вы, вместе с иными подобными вам, скажете, что папа заключил перемирие не затем, чтобы ехать в Барселону, спрошу вас: а зачем тогда он это сделал? Ибо если он имел намерение досадить императору, то странно, что он, находясь в благоприятных обстоятельствах и имея в войне успех, будучи понуждаем со стороны союзников протестами и угрозами, отказался биться до победы, которую уже держал в руках. Ибо, как известно, он не только разоружился и отдал все, что захватил, но и предлагал деньги императорскому войску.

Таковы были условия перемирия, которое вы так очерняете, говоря, будто оно было оскорбительным для императора и роняющим его честь. И я вовсе не в силах понять, каким образом ваш тонкий ум сделал подобный вывод. Вы говорите, что папа заключил перемирие, зная, что император не сможет прокормить свое войско восемь месяцев без денег, если оно не воюет, и поэтому ему было необходимо, чтобы оно разошлось, и тогда папа рассчитывал его уничтожить? Но это мнение мало того что ложно, но и достойно смеха, потому что в течение восьми месяцев, на которые заключено было перемирие, папа, понятное дело, или приехал бы в Барселону, или бы не приехал. Если бы он приехал, стало бы ясно, что он не хочет уничтожить войско императора; а если бы не приехал, то я утверждаю, что перемирием он не смог бы нанести никакого вреда или помехи императорскому войску, но скорее оказал бы ему много блага и пользы. Потому что, во-первых, папа дал бы ему денег, а кроме того, из четырех неприятельских войск, противостоявших императорскому, увел бы одно – свое, и остались бы только три. Поэтому неосновательно говорить, будто императорское войско не могло прокормиться, если бы не вело войну в течение этих восьми месяцев: вполне могло оно воевать в свое удовольствие и даже лучше, чем раньше, не имея такого сопротивления. Могло сражаться с французским войском или же с венецианским и флорентийским, завоевывать города и так кормиться, тем более когда папа, как я уже сказал, снабдил его деньгами. Но если мы не хотим отрицать совершенно очевидное, папа твердо решил ехать в Барселону и уже дал распоряжения в Риме о том, что должно делаться во время его отсутствия, то есть был полностью нацелен на мир. И, желая увидеть его достигнутым, не уклонялся ни от опасности на море, ни от изнурения дальней дорогой, ни от какой другой тяготы, так что не папа был препятствием к миру, а те, которые считали себя имеющими мало, а хотели – любым способом – иметь много, и ради этого нанесли бесчестие императору, под прикрытием имени его величества учинив дело, неслыханное по своей чудовищности.