– Я слышал, и ты едешь с Киприяном? Смотри там не наткнись на своих таежных братьев. Припомнят твои долги. И схлопочешь нож меж лопаток.

– Ты за этим звал? – удивился батрак. – Ножом решил запугать! Да я сам хоть кого на нож посажу. Это мне без надобности. Я в тайге свой штык закопал. Сюда приехал чист как младенец. Скажи, зачем я тебе спонадобился? У меня дел невпроворот.

– Хватит хвостом крутить, Аким! Я твою личину давно разгадал. А в Красноярске справился. Ты не тот, за кого себя выдаешь. Ты знаешь, что Кузякова Акима Павловича убили в 1856 году, когда тот возвращался из золотых приисков. И похоронен он в селе Торгашино. У старателя деньги забрали на тракте Енисейск – Красноярск, всадив нож в спину. Исчез и паспорт. Благо за ним шли по тракту земляки-старатели из другого прииска. И опознали.

Аким не сводил глаз с Петра, старался быть спокойным. Но подвел левый глаз. Он дернулся, когда Сотников сказал о ноже.

– Что, за живое задел, злодей таежный? В восемьсот пятьдесят седьмом ты затаился в Дудинском как Аким Кузяков. Пригрел Киприян варнака! Тебе место в остроге, в камере кандальников. А ты раздобрел, как панок малороссийский, еще и деньги с меня вымогаешь!

Аким задышал чаще. На лбу появилась испарина. Он сжался в комок. А Петр Михайлович словами добивал батрака.

– Депеша в Туруханск – и через неделю конвой доставит тебя в острог. А суд будет – петля по тебе плачет!

Аким молчал, потом зарыдал и упал на колени:

– Не губи, Петр Михайлович! Я тебе еще сгожусь! Что прикажешь – разобьюсь, но сделаю!

Целуя сапоги, ползал на коленях Аким. Петр оттолкнул его коленом:

– Прекрати волчье вытье! Что шута из себя корчишь! Хочешь меня убедить, что ты петли испугался? Не верю! Такие, как ты, Аким, в кандалах из крепостей убегают. Их ни один караул не может удержать. Коль не хочешь болтаться на перекладине, сделай так, чтобы Киприян и Екатерина не вернулись домой.

Аким в страхе отшатнулся от Петра. Всяких злодеев перевидал он на своем веку, но чтобы человек точил нож на родного брата – такого встретил впервые. Он не мог понять, кто перед ним сидит! Каин в обличье Петра или Петр в личине Каина. Ему казалось, перед ним дьявол, толкающий на преступление.

– Ты хочешь сделать меня убивцем брата? – спросил с дрожью в голосе батрак. – Дак убей меня лучше сразу, коль крови тебе хочется. Не зря тебя люди Каином за глаза кличут. Страшно даже мне рядом с тобой. Кажется, взмахнешь рукой, и войдет мне меж ребер нож. Вот у тебя-то личина так личина, Петр Михайлович! Неужель вы богатство нажили на крови, коль так привычно предлагаешь мне стать душегубом?

– Опять прикидываешься несмышленышем? Твои руки кровь не запятнает. Просто авария на тракте. Кони понесли, с утеса сорвались. Ты бывший кучер, знаешь, как это сделать.

Аким перекрестился и собрался уйти.

– Сиди! – положил Петр на плечо тяжелую руку. – Вот тебе деньги! – протянул он мешочек с серебром. – Возьмешь кортом лошадей без ямщика и вези Сотниковых до Есаульского. Верстах в сорока от Енисейска, сам знаешь, тракт идет вдоль крутого берега. Тут и должны сорваться кони с кручи. Сам с облучка слетишь перед обрывом. Да гляди, чтобы ни одной души не было ни на тракте, ни на реке. Выполнишь наказ, вернешься, будешь у меня жить, пока не наскучит. Никому ни слова, даже под страхом смерти. И еще. У Киприяна в кисете его печать. Обязательно доставь сюда. Схорони их там, в Енисейске, к родне ближе.

– Я подумаю, Петр Михайлович! Мне легче тебя убить, чем их! – прошептал батрак. – Они мне только добром платили, особенно Киприян Михайлович. Грех невинных убивать. Я уж отмолил у Бога мои грехи, и не хочется возвращаться в лапы черта.

– А тебе думать не положено! Твои мозги давно покинула совесть, и ты теперь бесстрашен перед грехом. Меня Кипа с Катериной за горло держат, а мне этот дом нужен и все угодья! Кумекаешь? Мне деньги его нужны! – вытаращил Петр глаза и широко развел руками. – Мно-о-го денег! Женка его меня ни во что не ставит, всяк час взбрыкивает, будто копытами по сердцу. Любовь мою отвергла. Я бы их сам! Ни во грош мне их жизни! Шабаш – больше не могу! Тебя же, убивцу, – еще пара смертей не отяготит. А я свободно дыхну!

*

В Енисейске на почтовой станции Аким взял кортом шестерку рысистых лошадей, теплую кибитку. Проверил оси, смазал дегтем, просмотрел сочленения упряжи, прочность удил. Сказал конюху:

– Покорми впроголодь, чтобы лучше шли!

Уложил свою котомку в кибитку и ожидал, когда запрягут лошадей. Стоял, курил трубку, поглядывал на облучок, с которого придется вовремя сигануть, чтобы не слететь с кручи вместе с экипажем.

Конюх запряг лошадей, подошел к Акиму, приподнял кнутовищем съехавшую на глаза шапку:

– Слушай, лихач! Ты куда без форейтора? Жить надоело? Не видишь, кони не стоят на месте. Гарцуют. Застоялись в конюшне. Им простор нужен. Ты без форейтора их не удержишь. А там тракт петляет меж лесин да и вдоль круч идет дорога. Не дай бог, понесут – одни оси останутся. Хана – и тебе, и барам.

– А ты в глаза не лезь. Я тут накатал столько верст по Енисейской и Томской губерниям, что все мосты и все свороты в памяти. А форейтером, если хочешь, езжай со мной. Заплачу!

– Не могу! Я на службе. У меня на конюшне пятьдесят таких орлов. Они догляду требуют и сена. Сходи к станционному смотрителю. Может, найдет кучера, свободного от смены, – посоветовал конюх. – Я уж отвык от форейторской подседельной. Годы не те, задницу набивать. Ищи кого моложе, может, согласится.

– Я тебе за один гон заплачу столько, сколько ты в своей конюшне за месяц не получишь. Думай! Или задницу хранишь, или серебром звенишь!

– Ты, я смотрю, норовистый мужичишко! Старатель, что ли?

– Что, дед, рехнулся! Старатели только собираются в артели, чтобы в тайге золотишко мыть.

– Дак какого же ты рожна серебром позваниваешь? Хочешь, чтобы тебя по пути облапошили? Хотя старателей по осени в тайге выслеживают, когда они с деньгами оттуда возвращаются. Если трезвый идет, пулю в лоб получает. Если разгуляй в трактирах устраивают, то, проснувшись после запоя утром, ни копейки не находят в карманах. Варнаки все отбирают. Я пригляделся к тебе: и на старателя не схож, и на кучера. Тогда, небось, лакей. По роже вижу, при доме служишь. Эй, верзила! – крикнул он выходящему из конюшни ямщику – Не хочешь форейтором сходить до Есаульского?

– Десять серебром – и я сам задуваю! – остановился верзила. – А кто на четверне сидит?

– Вот он, заказчик! Говорит, когда-то кучерил в этих местах! – показал конюх на Акима.

Тот взглянул на верзилу.

– Какой из него форейтор? Он хребет лошади сломает! Пудов шесть – не меньше!

– Что говоришь! Он сухой, как шкелет. Это его тулуп возвышает. А сбрось овчину – не больше четырех пудов! – заступился конюх.

Верзила сбросил тулуп на проталину и оказался сухопарым мужичонкой.