подышать чистым воздухом, но, испуганный ревом бури, ливнем и холодом, спешит затворить окно и предпочитает остаться в душной атмосфере своей маленькой комнаты.

Автор книги «О духе законов», разумеется, должен был начать определением закона: «Законы в самом строгом смысле слова суть необходимые отношения, проистекающие из природы вещей, и в этом смысле все существующее имеет свои законы. Сказавшие, что «слепой случай произвел все видимое нами в мире», сказали великую нелепость, ибо что может быть нелепее утверждения, что слепой случай мог произвести разумные существа? Следовательно, есть первоначальный разум, и законы суть отношения между ним и различными существами и отношения этих различных существ между собою. Бог относится ко вселенной как творец и охранитель; законы, по которым Он создал, суть законы, по которым Он охраняет; Он действует по этим правилам, потому что Он их сознает; Он их сознает, потому что они Его создание; Он их создал, потому что они имеют отношение к Его мудрости и могуществу. Существа отдельные, разумные могут иметь законы, которые они сами составили, но они имеют также законы, не ими составленные. Прежде появления существ разумных они были возможны, следовательно, они имели возможные отношения друг к другу и, следовательно, законы возможные. Прежде появления законов существовали возможные отношения юридические. Сказать, что нет ничего справедливого и несправедливого, кроме того, что повелевают или запрещают положительные законы, это все равно сказать, что прежде начертания круга все радиусы не были равны между собою. Следовательно, необходимо признать отношения правды прежде закона, их устанавливающего».

Переходя к объяснению происхождения государства, Монтескье отрицает, что одноличное управление есть наиболее соответствующее природе, ибо природа установила родительскую власть; он указывает на то, что государство необходимо заключает в себе соединение многих семейств. У него другое мнение относительно естественности: форма правления наиболее соответственная природе есть та, которая наиболее удовлетворяет свойствам народа, ее установившего. «Закон вообще есть человеческий разум, во сколько он управляет всеми народами мира, а законы политические и гражданские суть особенные случаи, к которым прилагается этот человеческий разум. Они должны быть такою собственностью народа, для которого изданы, что удивительную случайность представит явление, если законы одного народа будут пригодны для другого. Они должны соответствовать природе и принципу правления установленного или которое хотят установить, будут ли это законы, устанавливающие правление, как законы политические, или поддерживающие его, как законы гражданские. Они должны соответствовать физическому виду страны, климату холодному, жаркому или умеренному, качеству почвы, положению страны, ее величине, образу жизни народонаселения землепашеского, звероловного или пастушеского. Они должны соответствовать степени свободы, допускаемой конституциею, религии жителей, их склонностям, их богатству, их числу, их торговле, нравам и обычаям. Наконец, они имеют отношения друг к другу, к своему происхождению, к цели законодателя, к порядку вещей, на котором они основываются. Их надобно рассматривать во всех этих отношениях. Такое рассмотрение я предпринял сделать в предлагаемом сочинении. Я исследую все эти отношения, все вместе они образуют то, что называется духом законов. Прежде всего я исследую отношения законов к природе и принципу каждого образа правления; так как этот принцип имеет на законы главное влияние, то я постараюсь получше с ним познакомиться».

Исследование начинается известным тройственным делением правительственной формы на республиканскую, монархическую и деспотическую и подразделением первой на аристократию и демократию. Самую важную часть исследования составляет определение монархического правления: «Власти посредствующие, подначальные и зависимые составляют натуру монархического правления, т. е. такого, где один управляет посредством основных законов. Самая естественная, посредствующая, подчиненная власть есть власть дворянства; оно входит в сущность монархии, основное правило которой: «Нет монарха — нет дворянства; нет дворянства — нет монарха, а вместо его — деспот». Уничтожьте в монархии преимущества вельмож, духовенства, дворянства и городов — у вас очутится или республика, или деспотизм. Не достаточно, чтобы в монархии были посредствующие члены, — нужно еще хранилище законов. В государствах, где нет основных законов, нет и хранилища. Вот почему в этих странах религия имеет обыкновенно такую силу, а куда не простирается влияние религии, там действуют обычаи, имеющие силу законов».

Это различение двух форм — монархической и деспотической — имеет важное историческое значение, ибо здесь впервые указана отличительная черта новых европейских государств, обозначившаяся при самом их происхождении и условившая все дальнейшее их развитие, всю их историю: это более сильное развитие, большая сложность организма сравнительно с государствами восточными, древними и новыми. Новое европейское государство при самом рождении своем представляло уже тело высшего организма, имевшее уже несколько сильно развитых органов, и дальнейшее определение отношений между ними представляет главное явление, главный интерес европейской истории: это-то Монтескье и указал в своих посредствующих властях, и преимущественно в дворянстве, которого восточные государства не имеют.

За этим указанием следует указание на принципы или пружины трех правительственных форм: для республики — добродетель, для монархии — честь, для деспотии — страх. Легко понять, что указание на эти принципы встретило самые сильные возражения, и, несмотря на все старание самого Монтескье оправдаться и старание других оправдать его, принципы эти не могут быть приняты. Добродетель, или политическая добродетель, как хочет Монтескье выражаться, т. е. патриотизм, желание истинной славы, самоотречение, способность жертвовать самыми дорогими интересами на пользу общую одинаково необходимы как для республики, так и для монархии; как в той, так и в другой люди, обладающие этими качествами, не представляются толпами. Политическая добродетель во всей силе обнаруживается обыкновенно в опасные для государства времена, и государство спасается, если имеет достаточный запас этой добродетели; в противном случае оно гибнет.

То, что Монтескье назвал честью и выставил как принцип или пружину монархии, есть та же политическая добродетель, та же способность выполнить свою обязанность, сделать то, что признается хорошим и полезным для общего блага, и, наоборот, не сделать ничего такого, что признается дурным, несмотря на требование одного сильного человека или на требование толпы, на требование могущественной партии, — все равно, какая бы ни была правительственная форма. Это видно из примера, приводимого самим же Монтескье. После Варфоломеевской ночи Карл IX предписал всем губернаторам умерщвлять гугенотов. Виконт Ортес, начальствовавший в Байоне, отвечал: «Государь, между подчиненными мне жителями и военными я нашел только добрых граждан, храбрых солдат и ни одного палача; поэтому они и я умоляем ваше величество употребить наши руки и нашу жизнь на какое-нибудь другое дело, которое можно исполнить». Если бы Монтескье остался верным историческому взгляду, то господство так называемой чести в новых европейско-христианских обществах он приписал бы тому же развитию последних, судействованию сильных самостоятельных органов, которые он называет посредствующими властями.

Но главный