Идея автономии искусства, столь приглянувшаяся Гёте и Моритцу, заключает в себе формулу силы, а именно усиления поэтического самосознания. Оно происходит тогда, когда сфера действия искусства замыкается на самой себе, и все цели и смыслы остаются в ее границах, составляя спинозовское единое целое. Ведь стоит разомкнуть этот круг, как все, что прежде имело смысл и значение, рушится, и судьба поэта зависит от того, удастся ли ему доказать, что он больше, чем поэт. Тогда Тассо нуждается в своем Антонио, тогда поэту необходим тайный советник.

Гёте возвращается из Италии с высоким поэтическим самосознанием, но без того безумия, которое в драме охватывает Торквато Тассо. Другими словами, он хочет сочетать в себе поэтический гений Тассо с житейской мудростью Антонию. В сфере эротической любви это означает, что он не готов больше довольствоваться бестелесным родством душ с Шарлоттой фон Штейн, перед которой, как он пишет в одном из писем, раскрывает действие своего внутреннего романа. Возможно, он хотел бы на какое-то время сохранить эти отношения, но при условии, что их дополнит чувственная любовь. На его счастье он встречает Кристиану. Если бы он и впредь хранил верность своей поэтической страсти и «если б не счастливые домашние обстоятельства, внесшие в ту эпоху вынужденного затворничества согревающее тепло и услаждающую нежность», то, как он сам признается в «Кампании во Франции 1792 года», в конце концов остался бы в полном одиночестве[1066].

Весной 1790 года Гёте по просьбе герцога снова отправляется в Венецию, чтобы сопровождать герцогиню Анну Амалию на обратном пути в Веймар. Былого удовольствия от путешествия он не испытал – слишком сильно влекло его назад к «счастливым домашним обстоятельствам». «К слову, должен по секрету Вам признаться, – пишет он герцогу, – что в эту поездку моей любви к Италии был нанесен смертельный удар. <…> Первый цветок любви и любопытства осыпался <…>. К тому же я тоскую по оставленному эротикону и по маленькому спеленатому существу»[1067].

В 1791 году Гёте мог безраздельно посвятить себя домашней жизни, не покидая любимых ради дальних путешествий. Жизнь с Кристианой в охотничьем доме за городской чертой вполне его устраивала. 20 марта он писал Кнебелю: «В целом жизнь моя приятна и хороша, и у меня есть все причины быть довольным своим положением и желать лишь, чтобы оно и впредь оставалось таким»[1068]. От Бёттигера, в тот год вступившего в должность директора Веймарской гимназии, до нас дошло не очень лестное описание жизни Гёте в этот период: «Нет ничего проще, чем его нынешний быт. По вечерам он сидит в жарко натопленной комнате в кресле в белой извозчичьей шапке, кофте и длинных шерстяных панталонах, в стоптанных домашних туфлях и сползших чулках, держа на коленях своего мальчугана. <…> рядом сидит с вязаньем донна Вульпия. Хорош семейный портрет!»[1069]

Глава двадцатая

Революция – «самое ужасное из всех событий». Против всеобщей политизации. Гётевская похвала умеренности. Война. Новый реализм Гёте. Возвращение в Веймар. Революция как фарс: «Гражданин генерал» и «Мятежные». Зверства в Майнце и «Рейнеке-лис»

По возвращении из Италии Гёте были созданы прекрасные условия для жизни. Герцог сохранил за ним его должностные права, избавив от некоторых обязанностей, а кроме того – повысил жалование. Место в Тайном консилиуме оставалось свободным, и Гёте сам решал, приходить ему на заседания или нет. Другими комиссиями, которые он еще долго формально возглавлял, управляли его подчиненные, не доставляя ему особых хлопот. Он ограничивался редкими визитациями, что вообще было одним из любимых его занятий: разобраться в ситуации, понять ее, вмешаться, отдать соответствующие распоряжения – и наблюдать, как все растет и процветает. Впрочем, появились и новые обязанности, связанные с его должностью главного директора недавно открытого придворного театра, однако Гёте не считал их обременительными. Поначалу он воспринимал эту деятельность не как работу, а как свое личное увлечение.

Теперь у Гёте было достаточно времени для занятий наукой и искусством – разве не об этом он просил у герцога в своих письмах из Рима? «Примите меня как гостя, позвольте мне полностью раскрыть свою личность и насладиться жизнью рядом с Вами; так Вы сможете легко направлять по собственному усмотрению мою силу, как раскрытый, полный, очищенный источник высоты»[1070]. Другими словами, герцог должен обеспечить внешние условия и соответствующий уровень для реализации его потенциала. Акцент делается на индивидуальности просителя – Гёте хочет «полностью раскрыть свою личность». Он не хочет корпеть над рутинными административными задачами и вообще над всем тем, что у других, быть может, получится лучше, чем у него. Он просит для себя свободы действий, чтобы заниматься тем, что он умеет делать лучше всего. Так, «раскрывая» свою жизнь, он сможет «украсить» жизнь герцога: его работа должна заключаться в самореализации.

И вот общественный порядок, обеспечивавший Гёте возможность самораскрытия, оказывается под угрозой исчезновения – в Германии пока бояться нечего, но в соседней Франции бушует Великая революция. Современники уверены, что происходящие там события имеют значение для всей мировой истории и будут вызывать ужас и восхищение у потомков – уже во время свершения они предстают в мифическом ореоле, в них видят сцену рождения новой эпохи, день за днем, неделю за неделей их повсюду описывают, обсуждают и пропагандируют: «клятва в зале для игры в мяч» 20 июня 1789 года, когда представители третьего сословия создали Учредительное собрание и устами великого Мирабо поклялись не расходиться до тех пор, пока не будет принята новая конституция; слухи о контрреволюции и последовавший за ними штурм Бастилии 14 июля; самосудная расправа, аристократы, вздернутые на фонарных столбах, создание национальной гвардии; король, принявший ее кокарду и признавший свое поражение; год спустя праздник Федерации на Марсовом поле – самое многочисленное собрание людей, какое до сих пор знала история; буря революции, пронесшаяся по всей стране; восстание крестьян и «великий террор»; начало эмиграции дворян – «цвет» старой Франции на размытых дорогах в направлении Германии; провалившаяся попытка бегства короля, арест, суд и казнь; якобинская диктатура; военная мобилизация народных масс; войны, в ходе которых революционная Франция сначала защищается от союза монархических держав, после чего переходит в контрнаступление.

Прежде чем немцы ощутили на себе последствия всех этих чудовищных событий, они с волнением следили за ними из пока еще спокойной Германии. В Веймаре французская революция особенно взволновала Виланда и Гердера. Гёте, оглядываясь назад, замечал, что ему потребовалось много лет, прежде чем он