Будучи в Сандрингеме, леди Десборо заметила, что находившаяся в изгнании испанская королева, несмотря на все разговоры, что она якобы впала в нищету, привезла с собой одну придворную даму, одного камергера и трех служанок. Однако такое было характерно не только для королевских особ. Когда король с королевой посещали Ноусли, в доме одновременно ночевали двести человек — семья хозяина, гости и слуги; в это число не входил персонал, работавший вне дома, в том числе тридцать семь егерей. А когда во время круиза на королевской яхте камердинер маркиза де Совераля заболел морской болезнью, маркиз весь день оставался небритым.

Секрет бесперебойного функционирования королевского двора, как объяснил однажды принцу Уэльскому старый придворный, заключался в том, чтобы на все должности нанимать в полтора раза больше людей, чем требуется. Такая работа гарантировала уверенность в будущем, продвижение по службе и несколько разгульный образ жизни, который вскоре начинал казаться единственно правильным. «Количество еды и напитков, потребленных во время пребывания у нас Их Величеств, просто поражает, — писал Хардиндж о визите в Калькутту, последовавшем после торжественного приема в Дели. — Однако 150 английских слуг очень трудно удовлетворить». Только что поступивший на работу в Букингемский дворец дворецкий описывал, как его встретили двое старших коллег:

Слуги всех рангов, отмечал он, ни в чем себе не отказывали; не было особых излишеств, но и не наблюдалось никакой скаредности. «Дворец управлялся точно так же, как управляется хозяйство любого джентльмена, — без чрезмерного внимания к экономии и финансам… Еда и выпивка были в изобилии, и никто как будто не заботился о том, сколько они стоят». Были запрещены только чаевые. Остановившись в 1927 г. в Виндзоре, сэр Сэмюэль Хор получил следующее предписание:

Этот многозначительный жест был предпринят не столько ради того, чтобы лишить лакеев заслуженных чаевых, сколько для сохранения лица безденежных гостей.

Многие королевские служащие самого монарха видели очень редко; на тех же, кто видел, могли обрушиваться внезапные штормы, перемежающиеся непродолжительным солнечным сиянием. «Правильно! — загремел король, когда неловкий лакей уронил поднос с чаем. — Громите этот проклятый дворец!» Тем не менее никто не слышал, чтобы виновный впоследствии был уволен. Король ценил аккуратность, порядок и пунктуальность. Когда новая горничная «все неправильно положила», король был вне себя от ярости; утешила его домоправительница госпожа Роулингс, пообещав сфотографировать все комнаты, чтобы ни один предмет впредь не оказался бы не на своем месте. В Сандрингеме король запретил складывать в прихожей разрозненные предметы одежды; то-то было смеху, когда однажды вечером, когда гости уже разошлись, он выбросил оттуда чей-то веер и чей-то носовой платок. В другой раз он наткнулся в гостиной на стопку пыльных нот. «Это твое?» — зло спросил король у еще более разозленной королевы.

Малейшая небрежность или возражение могли вызвать у него взрыв эмоций. «Боже правый, нельзя же так. Вы неправильно оделись!» — воскликнул король, когда конюший, который должен был сопровождать его на частный ужин, появился перед ним в брюках. Нарушитель этикета был отправлен переодеваться в панталоны, чтобы потом догнать короля в кебе. После спора о том, у кого должны храниться ключи от Виндзорского замка, Понсонби записал: «У нас тут была большая свалка, так что крыша замка едва не обвалилась от неистовых вибраций монаршего голоса». А Уиграм однажды получил обратно конверт, в котором направил письмо королю, со строгим замечанием: «Ваше письмо пришло именно в таком виде. Я не слишком высокого мнения о Вашем сургуче».

То, что людей из королевского окружения, занимающих высокое положение и пользующихся доверием монарха, могли отчитывать с той же строгостью, что и какого-нибудь неловкого слугу, было недостатком не одного только Георга V. Коронованные особы, в том числе даже самые демократичные из них, пребывают на такой высоте, откуда все остальные кажутся им совершенно одинаковыми. Монарх, конечно, понимает разницу между гофмейстером и лакеем, но замечает только их функциональные различия, а не общественные; он может разделять радости и горести своих подданных, однако не видит те социальные градации, которые у других вызывают гордость или зависть. Придворные знатного происхождения иногда находили в этом неудобство. Написанные королевой Викторией «Странички из дневника о нашей жизни в горной Шотландии» своей широкой популярностью были обязаны именно той теплоте и простоте, с которой там описана жизнь обычных людей. Однако леди Августа Стэнли, дочь шотландского графа и в течение многих лет одна из наиболее ценимых королевой придворных дам, была возмущена подобной непринужденностью. Если писать о слугах так, словно они джентльмены, жаловалась она, то это создает опасное представление, будто «все находятся в равном положении». Леди Понсонби, жена личного секретаря королевы, выразилась по этому поводу более резко. Она писала о «холодном эгоизме, который, кажется, присущ всем королевским особам… Вы ощущаете, что им почти безразлично, кто из фрейлин, придворных дам или конюших выполняет данную работу».

Добрые и мягкие по натуре, король Георг и королева Мария подсознательно считали, что королевские особы составляют особую касту. Чипе Шэннон писал о состоявшейся в 1923 г. свадьбе лорда Вустера (впоследствии герцога Бофора) и леди Мэри Кембридж, королевской племянницы: «После церемонии все члены королевской семьи — король, две королевы, принцессы, российская императрица и т. д. — целую вечность простояли, целуясь, перед святой Маргаритой. Королевские особы на публике всегда ведут себя так, словно вокруг никого нет».

У королевы Марии была своеобразная привычка называть членов королевской семьи «дорогой такой-то и такой-то», а всех остальных «бедный такой-то и такой-то». Так, она могла спросить у своей юной подруги: «И как там Ваша бедная мать?» — в то время как «бедная» женщина отличалась завидным здоровьем и состоянием.

Король и королева были столь же взыскательны к своим придворным, как и любой средневековый монарх, в том числе и к их физической выносливости. «Огромные стопки писем, казалось, не уменьшались, — писала одна придворная дама, — и я редко откладывала перо раньше часа дня. Часто еще позднее. Я даже помню, как заканчивала с письмами в 8 ч. утра, потом принимала ванну и спускалась к завтраку в 9 ч., чтобы начать новый день». Дворцовый этикет также требовал все время находиться на ногах — «перпендикулярный вечер», как называла это одна из жертв такого этикета. Когда личный врач королевы Виктории, измучившись, после ужина упал в обморок, она сказала только: «И доктор тоже!»