«Мы должны быть».

– Мы должны быть, – пробормотал я.

– А это еще что?

– Они тоже это сказали.

Я прислонился головой к стене. Бетон был холодным, голова мокрой, и я задрожал. Радовало лишь то, что одежда просохла.

– Как думаете, что Кхарн с нами сделает? – спросил я.

Валка плотнее укуталась в камзол и вся сжалась:

– Оставит здесь гнить, скорее всего. – Она скрестила руки. – Если только мы ему зачем-то не понадобимся… imbal sida, как же холодно!

Я не раздумывая скинул шинель, оставшись в черной тунике, и без слов передал ее Валке.

– Уверены? – усомнилась она.

Потирая руки, чтобы согреться, я устало кивнул и застегнул тунику на все пуговицы. Пользы от этого было не много, но лучше, чем ничего.

– Братство сказало, что мы понадобимся Кхарну, – задумчиво произнес я, глядя, как Валка надевает тяжелую шинель. – Наверное, пока мы в безопасности.

Я на мгновение подумал о том, чтобы сесть рядом с ней, но отказался от этой идеи, решив, что Валке такая близость придется не по нраву, и вернулся на скамейку.

Мы довольно долго просидели в тишине, не зная, о чем еще поговорить. Я так устал, что хотел вздремнуть, но боялся, боялся снов, которые могли навестить меня после всех откровений дня. Я также опасался жуткого создания из глубин, представляя, как его гибкие руки проникают в комнату сквозь какую-нибудь трещину и хватают меня, а его слова украдкой заползают в темные уголки моего разума.

Я отправился исследовать комнату; тогда и обнаружил наш печальный туалет и еще более печальный ящик с батончиками. Пройтись было приятно, пусть я и чувствовал себя львом в клетке. В тело вернулось хоть какое-то тепло. В комнате также была древняя раковина, из крана шла вода – горькая и маслянистая, не соленая, но с неприятным привкусом, который свидетельствовал о том, что она была соленой перед обработкой. Я решил не думать о черном океане, в глубинах которого плавало Братство.

– Адриан! – позвала Валка, и я тут же поспешил к ней через длинную и узкую комнату. – Что это? – протянула она мне руку.

Сначала я ничего не понял. Она держала осколок белого камня с грубыми и острыми краями. Я пристально посмотрел на него, не понимая, почему он кажется таким знакомым и почему его вид поразил меня, как картечный выстрел.

– Кусок мозаики? – предположила Валка.

Я взял камушек, по-прежнему чувствуя, что он важен, что имеет какое-то значение.

Тут меня осенило.

– Не может быть, – выдохнул я полушепотом. В тот день мне пришлось часто это повторять.

– Чего не может быть? – спросила Валка.

Камушек был почти невесомым, но я держал его с напряжением, словно жучка, которого можно было раздавить одним неловким движением.

– Это было в святилище, – сказал я, переворачивая таинственный предмет. – В колыбели. В моем сне.

На миг мне показалось, что я снова слышу перезвон музыкальной шкатулки, колыбельную для ребенка, которого я так и не увидел.

Валка встала; полы моей шинели едва не подмели пол, ведь доктор была ниже меня и гораздо стройнее.

– Но что это?

– Скорлупа, – ответил я, передвигая ее пальцем по ладони. Мой ответ был уверенным, непререкаемым. – Кусочек отломился, когда я взял ее из колыбели. Должно быть, я… я сунул его в карман, когда видение закончилось. – Я рассмеялся. – Только послушайте меня; совсем спятил.

Валка подошла, чтобы поближе взглянуть на обломок. Встала совсем рядом со мной. В холодной комнате ее тепло ощущалось особенно сильно.

– Вы уверены, что это именно то, что вы думаете?

– Что же еще?

– Есть примерно пять миллионов вариантов.

Ох, Валка! Вечный скептик.

– Я уверен в своих словах, – твердо ответил я, качая головой.

Предмет был белее белого, и даже моя бледная рука по сравнению с ним казалась почти красной. Даже нетронутые человеком снежные равнины, что были на тысячи лет старше самой Империи, не были настолько белы, как эта чистейшая субстанция. Я гадал, что за алхимик из глубин прошлого – или будущего – экстрагировал эту божественную эссенцию и из какой высшей среды. Белее белого. Воплощенная белизна.

– Она настолько же бела, насколько камень в Калагахе был черен, – произнес я, еще не успев подумать, и сам удивился своим словам.

– Это ваша профессиональная оценка? – спросила Валка. В ее бархатном тоне сквозили стальные нотки.

– Моя оценка не может быть профессиональной, – ответил я, – но тут я прав.

– Вот как? – Валка отступила.

Я не понимал, издевается она или подталкивает к дальнейшим умозаключениям. Я медлил с ответом. Не знал, сколько нам с Валкой предстояло быть запертыми в этом холодном и сыром месте, и перспектива длительных споров с ней была мне не по нутру. Не важно, верила она мне или нет, – насмешек я не терпел. С меня их было довольно. Но спорить я не стал. Я знал, что я знал.

– Это правда, – повторил я, сжимая кулак вокруг белого осколка. – Все это правда. Слишком много общего у того, что показало мне Братство, и того, что я видел в Калагахе. Я не все понимаю, но верю, что Братство было правдиво и сила, прикоснувшаяся ко мне тогда, прикоснулась и к ним. – Я почувствовал, как края осколка впились в кожу, и ослабил хватку, опасаясь, что порезал руку до крови. – Валка, что мне делать? Я поднял голову и увидел, что она пристально смотрит на меня с… нечитаемым выражением. – Они сказали, что я должен сражаться.

Валка крепко взяла меня за руку. Наши взгляды встретились.

– Мы уже сражаемся.

Свет ни разу не погас, и дни и часы смешались в месиво, не подчиняющееся законам времени. Мои биоритмы сбились, как ранее в приемной, и я чувствовал томительную тоску и смятение, усиленные неотступным холодом этого места. Валка справлялась лучше, отчасти потому, что ее нейронное кружево регулировало деятельность мозга и помогало вести счет времени. В конце концов я подстроился под нее и стал спать в те же часы, что и она, или, по крайней мере, пытался. Сны были мучительными, полными глаз и цепких рук, но Братство в них не вмешивалось. Возможно, Кхарн Сагара приказал ему молчать. А может, отправив свое послание, тварь больше не нуждалась во мне.

На третий день нашего заключения меня уже тошнило от нашей жалкой камеры. На пятый – от одной мысли о протеиновых батончиках. На десятый, а может, десятитысячный – в дверь нашего загона забарабанили, и мгновением спустя тяжелая дверь открылась. На пороге появился Калверт. Поверх металлического тела на Возвышенном был плотный плащ, прикрывавший его уродливое тело и новую пару ног. Они были из шлифованной стали, не сочетающейся с черным металлом рук и торса.