Альтернатива подписанию пакта была. Но, как мы видели, это было не заключение англо-франко-советского союза. До нападения Германии на Польшу шансов на это не было. А после нападения СССР было невыгодно вступать в войну, которая начинается с поражения одного из союзников. СССР мог остаться нейтральным и не принять участия в разделе Польши. Это означало возвращение к стратегии «третьего периода», уход в глухую оборону в ожидании, когда столкновение «империалистических хищников» приведет к революциям. Но в первые годы войны ничего, способствующего революциям, не происходило. Поэтому альтернатива «глухой обороны» была весьма рискованной. Выбор времени удара по СССР оставался за противником. Момент начала советско-германской войны удалось бы отодвинуть на несколько лет — пока Гитлер не расправится с Францией и Великобританией. А затем СССР остался бы один на один с объединенной Гитлером фашистской Европой и Японией, опирающейся на ресурсы Китая и Индии.

Сталин предпочел другой вариант, вытекавший из традиционной европейской политики — участие в разделах, усиление своих стратегических позиций перед будущим столкновением. Специфика ХХ века заключалась в том, что борьба велась не просто за польское или даже французское наследство, а за наследство глобального рынка и глобальной системы колониального господства европейских держав. Судьба всего мира была ставкой в борьбе нескольких бюрократий, усилившихся в результате выхода индустриального общества на государственно-монополистический уровень развития.

Предопределял ли Пакт начало войны в Европе?

И Муссолини, и Вайцзекер, и Шуленбург считали, что пакт поможет достичь нового Мюнхена. Теперь-то англичане станут сговорчивее. И полякам не на что надеяться. По свидетельству Вайцзекера после пакта даже Гитлер «полагает, что поляки уступят, и снова говорит о поэтапном решении. После первого этапа, считает он, англичане откажут полякам в поддержке»[650]. Но фашистские руководители недооценивали самоуверенности польских политиков. Посол в Париже Ю. Лукасевич утверждал: «не немцы, а поляки ворвутся вглубь Германии в первые же дни войны!»[651].

Современные авторы не перестают спорить об ответственности СССР за начало войны. И здесь не обходится без крайностей. Утверждения о том, что «СССР стремился предотвратить Вторую мировую войну»[652] столь же продиктованы идеологией авторов, как и утверждение, будто «Сталин начал Вторую мировую войну»[653]. Первое утверждение совершенно игнорирует коммунистическую идеологию, которой был лично привержен Сталин. Для него война между империалистами была положительным фактором, так как ослабляла противника. Важно, чтобы СССР не был втянут в войну до тех пор, пока империалисты не ослабят друг друга. Уже на XVIII съезде преспокойно говорилось, что новая мировая война уже идет. В то же время Сталин (в отличие от Чемберлена) отлично понимал опасность гитлеровской экспансии, и предпочитал до августа 1939 г. сдерживать ее всеми возможными методами, включая силовые. Когда действия героев Мюнхена показали Сталину, что предотвратить захват Гитлером Польши не удастся, Сталин предпочел отгородиться от гитлеровской экспансии хотя бы на время. А будет за пределами его сферы влияния война или нет — дело Гитлера и Чемберлена. Гитлер и Чемберлен предпочли войну, что не огорчило Сталина, хотя он и не был инициатором этого их решения. Нужно было вырабатывать свою стратегию в условиях неизбежной перспективы столкновения с Гитлером.

Вопрос о том, начнется ли новая война в Европе, решался всю неделю, последовавшую за пактом Молотова-Риббентропа.

Разрушение политической вселенной

Важное последствие Пакта заключается в крахе британоцентричной политической вселенной Чемберлена. Если раньше британская политическая элита могла регулировать баланс Франции (с ее сателлитами, среди которых волею политической логики оказался и СССР) и Германии (в чей лагерь сползла Италия), то теперь в центре европейской политики оказывалась именно Германия. С одной стороны, у нее были новые «дружественные» отношения с СССР, с другой — консультации с Великобританией, с третьей — «стальной пакт» с Муссолини и пусть слабеющие, но все же теплые отношения с далекой и столь важной Японией. Потягивая за эти ниточки, Гитлер мог наращивать свою мощь за счет аннексий в Восточной Европе и управлять Европой и миром также, как раньше планировал Чемберлен. Но только Гитлер предпочитал другие методы.

Для британской элиты новое положение было совершенно неприемлемо. Война становилась в повестку дня. Европейские весы надломились.

И это была серьезная угроза для Гитлера. Он победил на дипломатическом фронте, а противник смешивал карты и начинал новую игру. Первым тревожным сигналом стало внезапное «проржавение» «Стального пакта», заключенного с Италией только 22 мая 1939 г.

25 августа Гитлер решил извиниться перед союзником за то, что не привлек его к переговорам по Пакту: «Я не информировал Вас подробно, Дуче, так как я понятия не имел о возможной продолжительности этих обсуждений или о какой-либо гарантии возможного их успеха»[654]. В ответе Муссолини было две новости: хорошая и плохая. Как большой миротворец и инициатор Мюнхена, дуче пока был не против Пакта: «Что касается соглашения с Россией, то я одобряю его полностью»[655]. Но по той же причине он не собирался участвовать в войне плечом к плечу с Гитлером: «Если Германия атакует, и союзники Польши начнут ответную атаку против Германии, я хочу заранее дать Вам знать, что будет лучше, если я не возьму на себя инициативы в военных действиях в виду нынешнего состояния итальянских военных приготовлений, о чем мы неоднократно говорили Вам, фюрер, и господину фон Риббентропу»[656].

Секретный протокол к «Стальному пакту» предусматривал не только военную взаимопомощь (от которой теперь отказывался Муссолини), но и предварительные консультации с союзником по важнейшим вопросам. Но Гитлер, обещавший, что «большая война» начнется в 1942 г., не стал советоваться с итальянцами по поводу нападения на Польшу. В середине августа на вопрос Чиано, что нужно Германии — Данциг или коридор в Восточную Пруссию, Риббентроп ответил: «Ни то, и не другое. Нам нужна война!»[657]

Разумеется, нацистские лидеры надеялись, что союзники Польши не вмешаются. В это время Гитлер убеждал своих генералов, что Великобритания и Франция не вступят в войну: «Даже у Англии сегодня нет денег, чтобы вести мировую войну»[658]. Слишком большая уступчивость Великобритании и Франции соблазняла Гитлера начать войну раньше сроков, согласованных с Муссолини. Чиано поставил дорогую картину против коллекции старинного немецкого оружия, что Британия и Франция вступят в войну. Риббентроп проиграл, но не торопился отдавать проигрыш — уж слишком двойственно вели себя англичане и французы до весны 1940 г. Потом пари как-то забылось.