а также о том, как Сунь У-кун проявил себя искусным врачевателем

Коль справедлив ты и добро творишь,

И с суетой мирскою порываешь,

То славу праведника обретаешь

И в человеческих сердцах царишь.

Коль беспристрастный твой рассудок чист,

То счастье ты великое постигнешь!

На легком облаке, под ветра вой и свист,

Ты берега блаженного достигнешь,

Где бесконечна жизнь во всей ее красе,

Где праведника дружбы удостоят

Там обитающие Будды все

И в честь его чудесный пир устроят.

На яшмовый престол воссев по их веленью,

Освободясь от бренности мирской,

От суетных забот, подобных сновиденью

О мотыльке123, – ты обретешь покой.

Себя очистив от земного праха124,

Ты будешь жить без горя и без страха.

Вы уже знаете о том, что Танский монах и его ученики прочистили загрязненный проход через гору. Выйдя на дорогу, они отправились вперед радостные и довольные. Время шло очень быстро, и снова наступили знойные дни лета.

На гибких ветвях наливались,

Словно пламенем жарким объяты,

В ризах пурпурных гранаты.

Листья лотоса вширь раздавались,

Закруглялись, как яркие блюда

Цвета дивного изумруда,

В тополях придорожных скрывались

И там щебетали пугливо

Птенцы ласточки легкокрылой.

Пешеходы от зноя спасались

Легким веяньем опахала,

По дороге шагая устало.

Продвигаясь вперед, наши монахи вдруг увидели какой-то город, к которому они приближались. Танский монах остановил коня и спросил:

– Братья! Взгляните, что за город перед нами?

– Да ты, оказывается, неграмотный, – отвечал Сунь У-кун. – Как же тебе посчастливилось получить повеление Танского императора отправиться на Запад?

– Я с малых лет учился, чтоб стать монахом, выучил наизусть тысячи сутр и десятки тысяч песнопений. Как же ты можешь говорить, что я неграмотный! – возмутился Танский монах.

– Если ты грамотный, – продолжал Сунь У-кун, – то почему не можешь прочесть три четко написанных крупных иероглифа на флаге абрикосового цвета, который развевается над городской стеной, и спрашиваешь нас, что это за город?

– Несносная обезьяна! – рассердился Танский монах. – Чего ты чепуху болтаешь? Разве не видишь, что от ветра флаг колышется и на нем ничего нельзя разглядеть, а иероглифы и подавно.

– Почему же я их вижу? – не унимался Сунь У-кун.

Тут вмешались Чжу Ба-цзе и Ша-сэн:

– Наставник! Не слушай ты его грубостей! До города еще так далеко, что даже стен не видно. Как же можно на таком расстоянии разглядеть иероглифы на флаге?

– А я все-таки прочел! – злорадно сказал Сунь У-кун. – Разве не видите вы три иероглифа «Чжу», «Цзы» и «Го»?

– Чжуцзыго! – повторил Танский монах. – Так это значит, Пурпурное царство, расположенное на Западе. Здесь нам надо будет предъявить проходное свидетельство и получить пропуск. – Нечего объяснять! И так понятно, – пробурчал Сунь У-кун.

Прошло немного времени, и монахи достигли городских ворот. Наставник слез с коня и вместе с учениками, пройдя через мост и через трое ворот, вошел в город. Их поразил величественный вид, открывшийся перед ними.

Вот уж, право:

Тысячеоки стены городские —

Глядят на мир во все свои бойницы;

Вкруг них вода проточная струится

И отражает камни вековые,

И горы голубые отражает,

Что город тот чудесный окружают.

Коль ты пройдешь через его ворота,

Увенчанные башнями витыми,

Расстелется пред взорами твоими

Картиною прелестной и приглядной

Весь город в пестроте своей нарядной,

Пленяя очи дивными дворцами,

Тенистыми прохладными садами,

Раздольем площадей своих базарных,

Своих мощеных улиц широтою,

Раскраской яркой пагод светозарных

И зданий величавой простотою.

До поздней ночи здесь открыты лавки,

В них продают заморские новинки;

Под разной снедью ломятся прилавки

На переполненном народом рынке.

Засовами надежными заставы

От беспорядков город замыкают;

Оберегая честь его и славу,

Покой гостей и граждан охраняют.

Краса империи – ее столица,

Недаром всяк в ней побывать стремится!

Путники шли по главной улице города и поражались замечательному виду не только зданий, но и прохожих, великолепно одетых, говоривших изысканным языком, право, ничуть не хуже, чем в столице великого Танского государства. Но как только продавцы и покупатели, толпившиеся по обеим сторонам улицы, увидели безобразнейшего Чжу Ба-цзе, высоченного Ша-сэна с черным лицом и Сунь У-куна с волосатой мордой и низким лбом, так сейчас же прекратили торговлю и стали глазеть на них. Танский монах, обращаясь к своим ученикам, все приговаривал:

– Только бы не случилось беды! Идите, опустив голову!

Выполняя распоряжение наставника, Чжу Ба-цзе уткнул рыло за пазуху; Ша-сэн не осмеливался поднять головы, и только один Сунь У-кун смотрел по сторонам, держась совсем близко от Танского монаха. Но жители города оказались воспитанными и спокойно расходились, наглядевшись на диковинных прохожих. Однако нашлись праздные зеваки, любители разных происшествий, а также уличные мальчишки, которые с улюлюканьем и смехом сопровождали путников, забегали вперед и кидали в них осколками кирпичей и черепицы, потешаясь больше всего над Чжу Ба-цзе. От волнения Танского монаха бросало в пот, и он непрестанно твердил:

– Не заводите ссоры!

Дурень Чжу Ба-цзе послушно прятал голову, не смея поднять ее.

Прошло еще немного времени, и путники завернули за угол. Там они увидели высокий забор и ворота, над которыми была надпись: «Казенное подворье для иноземцев».

– Ученики мои! – молвил Танский монах. – Зайдемте сюда!

– Зачем? – спросил Сунь У-кун.

– Подворье для иноземцев является таким местом, где оказывают услуги приезжим из разных стран, – пояснил Танский монах. – Мы тоже вправе потревожить служителей этого учреждения. Пока что войдем туда и передохнем. Потом я явлюсь к властям, получу пропуск по подорожной, и мы тотчас же отправимся в дальнейший путь!

Услышав эти слова, Чжу Ба-цзе высунул свое рыло, при виде которого несколько десятков зевак от страха попадали на землю.

– Учитель, ты совершенно прав, – сказал он, подойдя к Танскому монаху. – Давайте пока спрячемся здесь, чтобы избавиться от этих горлопанов-зевак.

Они вошли в подворье, и толпа любопытных постепенно рассеялась.

В подворье оказалось два смотрителя: один – главный, другой – его помощник. Они находились в зале на возвышении и производили перекличку низших служащих, назначая их для услуг к тому или иному начальнику. Увидев Танского монаха, неожиданно подошедшего к ним, оба встревожились и стали спрашивать