«Для страны таких размеров содержать регулярные вооруженные силы численностью более одного миллиона, откуда у них будет тогда достаточно рабочей силы? Содержание миллиона регулярных войск требует большого тылового обеспечения. Сейчас они зависят от Советского Союза. По некоторым оценкам, они получают от Советского Союза 2 млн долл. США в день, по другим — 2,5 млн… Это увеличит проблемы, а бремя Советского Союза будет расти и расти. Положение будет становиться все труднее и труднее. Через какое-то время вьетнамцы поймут: не все их просьбы будут удовлетворяться Советским Союзом. При той обстановке возникнет, возможно, совсем другая ситуация»[574].

Иная ситуация действительно возникла десятью годами позже, когда развал Советского Союза и прекращение советской помощи привели к перегруппировке вьетнамских войск в Камбодже. В конечном итоге через определенный временной интервал, который в демократических обществах пережили бы с трудом, Китай добился значительной части своих стратегических целей в Юго-Восточной Азии. Дэн Сяопин получил достаточно пространства для маневра и достиг своей цели недопущения советского господства в Юго-Восточной Азии и Малаккском проливе.

Администрация Картера выполнила трудный акт, предоставляя выбор Советскому Союзу посредством переговоров об ограничении стратегических вооружений, но строя свою азиатскую политику на факте признания Москвы главным стратегическим противником.

В итоге главным пострадавшим в произошедшем конфликте стал Советский Союз, чьи глобальные амбиции вызывали беспокойство во всем мире. Советского союзника атаковал самый громкий и откровенный стратегический противник Советского Союза, открыто призывающий к созданию альянса сдерживания, направленного против Москвы, и все это в пределах месяца после создания советско-вьетнамского союза. Оценивая ту ситуации с нынешних позиций, можно сказать, что относительную пассивность Москвы в третьей вьетнамской войне можно рассматривать как первый симптом упадка Советского Союза. Задаешься вопросом: не было ли решение Советов годом позже вторгнуться в Афганистан принято частично под воздействием попытки компенсировать свою неэффективность в деле поддержки Вьетнама в отражении китайского нападения? И в том и в другом случае неверные расчеты Советов обеих ситуаций заключались в непонимании того, что сложившееся соотношение сил в мире работает против них. Третью вьетнамскую войну, таким образом, можно назвать еще одним примером полученных китайскими государственными деятелями успехов в достижении долгосрочных, широкоформатных стратегических целей без успехов военного порядка, сравнимых с теми, которых достигали их противники. Хотя остаткам красных кхмеров и придали нечто похожее на второе дыхание, что вряд ли можно расценивать как моральную победу, Китай тем не менее добился более широких геополитических целей по сравнению с Советским Союзом и Вьетнамом, чьи военные были лучше подготовлены и экипированы по сравнению с китайскими.

Невозмутимость перед лицом превосходящих в материальном отношении сил была присуща китайскому стратегическому мышлению, как мы видим на примере решения Китая вмешаться в Корейскую войну. Оба китайских решения были направлены против того, что Пекин воспринимал как накапливающуюся опасность — укрепление баз враждебной державой в многочисленных пунктах по периферии Китая. В обоих случаях Пекин считал недопустимым позволить враждебной державе претворить в жизнь ее замыслы. Китай будет окружен и, таким образом, находиться в постоянном состоянии уязвимости. Противник будет в таком положении, когда он сможет развязать войну в любое время, когда ему заблагорассудится, и понимание одного только этого преимущества позволило бы ему предпринимать шаги, как сказал Хуа Гофэн президенту Картеру во время встречи в Токио, «без каких-то колебаний»[575]. Следовательно, кажущийся региональным вопрос — в первом случае отражение американцами удара Северной Кореи, во втором случае оккупация Вьетнамом Камбоджи — расценивался как «очаги борьбы в мире» (как Чжоу Эньлай описывал Корею)[576].

Оба вмешательства явились противостоянием Китая против более мощной державы, угрожавшей его пониманию собственной безопасности, однако каждое происходило на той территории и в то время, какое выбирал Пекин. Как позднее заместитель премьера Гэн Бяо говорил Бжезинскому, «поддержка Советским Союзом Вьетнама является составной частью его стратегии. Направлено все это не против Таиланда, а против Малайзии, Сингапура, Индонезии и Малаккского пролива. Если бы им все удалось, то это было бы смертельным ударом по АСЕАН, а также прервало бы коммуникационные линии Японии и Соединенных Штатов. Мы считаем необходимым в связи с этим предпринять необходимые действия. У нас, конечно, нет возможности справиться с Советским Союзом, но мы в состоянии справиться с Вьетнамом»[577].

Сделано все было отнюдь не самым блестящим образом: Китай бросил войска в немыслимо дорогостоящие битвы и понес потери в масштабах, оказавшихся бы непомерными для западного мира. В китайско-вьетнамской войне НОАК, по-видимому, выполнила свою задачу с большим количеством проблем, значительно увеличив масштабы китайских потерь. Но обе интервенции привели к достижению заслуживающих внимания стратегических целей. В два ключевых момента периода «холодной войны» Пекин с успехом применил свою доктрину наступательного сдерживания. Во Вьетнаме Китай добился успеха, раскрыв пределы советских обязательств перед Ханоем в сфере обороны и, что гораздо важнее, в целом пределы стратегических возможностей Советского Союза. Китай продемонстрировал готовность пойти на риск войны с Советским Союзом, лишь бы доказать, что его не запугать советским присутствием на южных рубежах.

Премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю так обобщил окончательный итог войны: «Западная пресса списала китайскую карательную акцию как поражение. Я же считаю, она изменила ход истории Восточной Азии»[578].

Одним из препятствий на пути последовательного проведения американской внешней политики стала периодическая смена правительств, являвшаяся непреложным законом развития американского общества. В результате ограниченности сроков пребывания у власти любое президентское назначение (вплоть до заместителя помощника министра) меняется по крайней мере каждые восемь лет — смена личного состава затрагивает ни много ни мало до пяти тысяч ключевых постов. Каждый преемник проходит длительный процесс проверки при приеме на работу. На практике в течение первых девяти месяцев или около того существует вакуум власти, когда новая администрация вынуждена действовать чисто импровизационно или по рекомендации личного состава, остающегося на новый срок, по мере постепенного приспособления к работе новых властных структур. Неизбежный период освоения нового участка работы осложнен желанием новой администрации узаконить свой приход к власти утверждением, что все унаследованные проблемы — ошибки политики предшественников, а не присущие той или иной ситуации проблемы. Они считаются решаемыми в какие-то предельные сроки. Преемственность политики выходит на второе место при таких рассуждениях, если вообще не становится предметом неприятия. При приходе к власти только что победивших в ходе выборной кампании новых президентов они могут также переоценивать пределы гибкости тех или иных объективных обстоятельств или просто полностью опираться на силу своих убеждений. Для ориентирующихся на американскую политику стран постоянная психологическая драма демократической передачи власти фактически напоминает игру в рулетку.