Конечно, проще всего представить ее воспоминания как своего рода книгу-реванш. В чем-то она перекликается со скандально известными мемуарами Марии Ривы “Моя мать Марлен Дитрих” – одна эпоха, один и тот же набор героев. По странному совпадению Марлен Дитрих и Татьяна Яковлева были ближайшими подругами и даже называли другу друга “сестрами”. Хотя на самом деле сестрами оказались их дочери. Не по крови, разумеется, но по судьбе прожить полжизни в тени. Молчать, терпеть, восхищаться, обожать, даже обожествлять своих знаменитых матерей, чтобы потом, много позднее, похоронив их, прокричать о своей любви-ненависти со страниц собственных книг воспоминаний. Мария Рива это сделала грубее, смелее и откровеннее. Франсин дю Плесси Грей – тоньше и литературнее. Ее книга – попытка самопознания, акт дочернего неповиновения, последняя черта, которая возможна только когда оказываешься один на один с собственной памятью и родными могилами.

Франсин пишет про родителей, но на самом деле – про себя, свое время, свое прошлое, которое не отпускает и продолжает терзать ее неразрешимыми вопросами и загадками. И, может быть, самые горькие страницы посвящены ее родному отцу, о котором российским читателям известно только по ревнивым остротам Владимира Маяковского, мол, какой-то там виконт увел любимую женщину. А между тем Бертран дю Плесси был не только обладателем знатного титула и красивой, эталонной кинематографической внешности. Дипломат, летчик, спортсмен, герой французского Сопротивления. Один из немногих, кто после оккупации Франции первым выступил на стороне де Голля в стремлении отстоять честь свой страны. Фактически он повторил геройскую судьбу Антуана де Сент-Экзюпери, чей самолет был сбит фашистами при неизвестных обстоятельствах. Впрочем, имя отца почти не присутствовало в жизни Франсин. Его не было ни в прошлом, ни в настоящем. Его место прочно и навсегда занял Алекс Либерман. И это Франсин не смогла простить ни ему, ни своей матери.

Говорят, что полюса притягивают друг друга, контрасты сходятся там, где меньше всего этого ждешь. Что-то подобное произошло с Татьяной и Алексом. Оба были из одной породы людей, которых по-английски называют survivors. По-русски и слова такого не подберешь. Но судя по воспоминаниям Франсин, эти двое умели выживать в любых обстоятельствах, при любых режимах и правлениях. Вот уж кто знал, как стать победителем или, по крайней мере, как им казаться. У них было достаточно шансов погибнуть, быть раздавленными войной, нищетой, чужбиной. Ничего не давалось им в руки само собой, просто так, без усилия и упорного труда. За всё приходилось бороться. За всё приходилось платить.

Но оба нашли себя в сфере моды и глянцевой индустрии послевоенной Америки. Татьяна стала известным дизайнером дамских шляп, а Либерман сделал феерическую карьеру в главной цитадели мирового гламура, издательском доме Condé Nast. Именно ему обязаны своим успехом американский Vogue, Vanity Fan; GQ и др. Более того, судя по воспоминаниям Франсин, всё гламурное сообщество тех лет говорило с сильным русским акцентом. С чем это связано? Полагаю, что именно выходцы из России сумели привнести в американскую жизнь ощущение класса, шика, какого-то невиданного размаха. Им всем от рождения было дано чувство роскоши, которого начисто были лишены прижимистые американцы. К тому же, как правило, русские сохраняли родственные связи с Европой, неизменно были в курсе всех новейших течений в литературе и искусстве, а также в совершенстве владели французским языком. Последнее обстоятельство делало их особенно конкурентоспособными в Новом Свете, где большая часть населения никаких языков, кроме английского, как правило, не знала и имела весьма поверхностные представления о моде и хороших манерах.

Немудрено, что Алекс и Татьяна довольно быстро стали самой влиятельной парой Нью-Йорка 1950-1970-х годов. Ими восхищались, их боялись, перед ними заискивали, их дружбы добивались. Секрет их многолетнего влияния на художественную, светскую и модную жизнь заключался в довольно экстравагантном сочетании несокрушимого американского прагматизма, утонченной европейской культуры, безусловной восприимчивости ко всему новому и какого-то нездешнего, неамериканского лоска. Этот ухоженный седовласый еврей с тихим вкрадчивым голосом и тоненькой ниточкой усов оставался для всех своих друзей, подчиненных и коллег воплощением подлинного, стопроцентного аристократизма. А его властная жена, с громовым голосом и выбеленным, как у циркового клоуна, лицом, смотрелась величественной королевой в изгнании.

Алекс и Татьяна не были богатыми людьми. Хотя всю жизнь старались держаться около больших денег и заводить дружбу исключительно с теми, кто занимал более высокую ступень в светской иерархии, чем они сами. Чтобы подняться выше среднеэмигрантского уровня, им надо было стать предприимчивыми, бессердечными и смелыми. Чтобы удержаться на достигнутой высоте, они должны были выглядеть на миллион долларов. Вот еще одно непереводимое английское слово приходит на ум – look! Лощеная глянцевая картинка, где всё выверено до миллиметра, где не бывает ни ссор, ни болезней, ни горя, ни страданий. Никогда и никакой физиологии. И даже секса. “Секс – это всегда опасно для прически”, – любила шутить Татьяна. Представляю, каким адом для них обоих обернулась старость. Ведь они так не хотели, чтобы их видели дряхлыми и жалкими. Так стыдились своей немощи и зависимости от лекарств, врачей и сиделок.

Еще при жизни они сумели сотворить из истории своей любви и брака прекрасную глянцевую легенду и больше всего опасались, что кто-то придет и разрушит результат их трудов, стараний и обманов. Могли ли они предположить, что этим человеком станет их любимая и единственная дочь Фросенька? А может быть, наоборот? Рассказывая об их слабостях, лицемерии и малодушии, об их страстном желании выглядеть и “держать спину”, она сделала их человечнее, понятнее и даже в чем-то трогательнее. И разве то, что мы сегодня про них вспоминаем, думаем и говорим, не продлевает их посмертную легенду, не продолжает их историю?

Вспоминаю, как Василий Васильевич Катанян, известный режиссер-кинодокументалист, пасынок Лили Брик, приехав из Нью-Йорка, не скрывал своего изумления от своей встречи с Татьяной. “Никогда не видел женщины, которая бы так была похожа на Лилю Юрьевну”, – восклицал он. “Но как это возможно?” – удивлялся я, более или менее представляя внешность обеих дам по многочисленным фотографиям. А вот так! Непостижимо, но обе музы Маяковского были неуловимо похожи. И этот всепроникающий взгляд в упор, глаза в глаза. И манера делать подарки сразу, без раздумий и колебаний. Просто снять с руки кольцо или браслет. Держите, пусть будет на память! И привычка повелевать, царить, знать, что такой, как она, больше нет, свято верить в эту свою неотразимость, даже уже когда никаких подтверждений не осталось. Один женский тип, одна королевская порода, воспетая и прославленная великим поэтом. Теперь к его стихам, посвященным Татьяне Яковлевой, последнему адресату его любовной лирики, добавилась еще и прекрасная проза ее дочери.

Алексей Евгеньевич и Любовь Николаевна Яковлевы.