Птолемей попытался улыбнуться.

— Но это какая-то ошибка! Вчера мы разговаривали с Гаем как друзья…

Декстер кивнул одному из своих людей, который схватил короля за волосы, принудил опуститься на колени и откинул его голову назад.

— Вчера — не сегодня, — сказал трибун и перерезал ему горло.

Птолемей широко раскрыл глаза, начал хрипеть, поток крови хлынул на пол, попал на руки Декстера. Трибун же спокойно выжидал, пока конвульсии перестанут сотрясать тело, и тогда умелым движением отделил голову от туловища. Декстер вымыл руки в ванне, а потом приказал:

— Заверните голову в его пурпурный плащ. Все-таки она королевская…

Солдаты засмеялись, а один из них сказал:

— Обрезали, как настоящего еврея!

Калигула рассматривал и после смерти все еще сохранявшую красоту голову Птолемея.

— Ну, господин кузен, Мавритания не станет по тебе скучать. Мы пошлем туда прокуратора и разберемся с твоими богатствами. Сожгите труп вместе с головой и отправьте урну с прахом семье. Мы не станем лишать его близких последнего утешения.

Через две недели прибыл Агриппа, царь Палестины. Другу юности Калигулы нечего было бояться: солнце императорской милости по-прежнему ярко светило над его головой. Он громко рассмеялся, узнав о судьбе Птолемея.

— Наверное, он боялся быть обложенным высокой данью, а ты сразу же забрал у него голову. Как нескромно! Разве так поступают с любимым кузеном?

Калигула равнодушно ухмыльнулся.

— Это был самый лучший и самый короткий путь.

Агриппа положил руку на плечо своего друга.

— Если захочешь превратить Палестину в провинцию, Гай, оставь мне мою голову — я охотно переберусь в Рим, где мне гораздо больше нравится, чем в Цезарии или Иерусалиме.

— Меня тебе бояться нечего, — успокоил Калигула, — я знаю, что могу на тебя положиться и никогда не увижу в рядах своих врагов.

— Когда я вспоминаю, на какой тонкой ниточке висела моя голова при Тиберии…

— Он умер вовремя…

— Во имя хромого Вулкана, боги всегда были на нашей стороне, Гай. Когда я узнал, как ты быстро разоблачил всех заговорщиков и подавил мятеж, я едва поверил своим ушам. Они должны воздвигнуть тебе в Риме храм и почитать как бога…

Калигула польщенно улыбнулся.

— Это не должно омрачать нашу старую дружбу. Как ты отнесешься к тому, что я сегодня приглашу в Палатин красавиц из лучших борделей Рима?

Агриппа восторженно захлопал в ладоши.

— Отличная мысль!

Сенат, конечно же, проинформировали о прибытии обеих сестер императора, но никто не обратил на это внимания. Каждый из достопочтенных боялся гнева Калигулы или его подозрений в причастии к заговору Лепида. Поэтому Агриппину и Ливиллу сразу доставили в городскую тюрьму, которая стояла в центре Рима на Аргентарийском холме.

Калигула специально распорядился поместить их сюда, а не в фамильную темницу на Палатине, чтобы унизить обеих, а особенно гордячку Агриппину. Сенаторы действовали очень быстро. Уже на следующий день было зачитано обвинение, основными пунктами которого являлись участие в заговоре и нарушение супружеской верности. По приказу императора сестер разместили отдельно друг от друга, поскольку, как с насмешкой заметил Калигула, он не исключал, что Агриппина и здесь вместе с Ливиллой начнет плести новые интриги.

Агриппина, которая вела себя неожиданно спокойно, выразила только одно желание: она хотела видеть сына Нерона, в чем император ей тут же отказал. Двухлетнего ребенка отдали на воспитание родственникам отца, и он, в соответствии с возрастом, забыл о далекой матери. Доминиции же, с тех пор как стало известно о провалившемся заговоре, боялись даже упоминать имя Агриппины. Но она и с этим справилась. Ее несгибаемая гордость не позволяла проявлять никакой мягкотелости. Мать Нерона была уверена, что снова увидит сына, пусть не сейчас, а возможно, через два-три года.

— Ты не должен был оставлять меня в живых, братишка, — шептала она с ненавистью, поскольку это вселяло надежду: она продолжала жить, был жив ее сын, и Агриппина верила, что однажды Риму придется рассчитывать на них.

Спустя четыре дня сенат единодушно утвердил продиктованный Калигулой приговор: пожизненная ссылка сестер на Понтийские острова, отчуждение всего имущества и лишение всех почестей и привилегий. Агриппину ждал остров Пандатериа, где семь лет назад в одиночестве и отчаянии скончалась ее мать, Ливиллу — Понтия, самый большой остров из этой группы. Когда ей разрешили взять с собой корзину книг, она, пожав плечами, почти с радостью подумала о предстоящем изгнании. Так же как и Агриппина, она надеялась, что Калигуле недолго осталось сидеть на троне. Приговор был обнародован на форуме, а потом и во всех городских кварталах. Сабин, который как раз шел навестить родителей, увидел собравшуюся вокруг глашатая толпу. Он остановился и какое-то время слушал комментарии людей.

— Так этим девкам и надо! Покушались на жизнь императора да к тому же лазили по чужим постелям — тьфу! Было бы лучше засечь их насмерть.

Сабин услышал только пренебрежительные и злорадные замечания, но многие из собравшихся стояли молча, очевидно, не желая высказывать свое мнение. Он пошел дальше, заглянул по пути в таверну и заказал вина. Лицо Ливиллы так четко стояло у него перед глазами, как будто он видел ее вчера. Он все еще слышал звучание ее тихого приятного голоса, когда она ответила на едкое замечание Калигулы:

— Предоставь решение мне, тут я обойдусь без твоих советов.

Ничего особенного в Ливилле не было, и ее гордая сестра производила большее впечатление, и все же — Сабин сделал хороший глоток — и все же что-то в ней притягивало и возбуждало его любопытство. Но теперь она была все равно что мертва, потому что едва ли кто-то возвращался с печально известных островов.

— Если бы я мог ей помочь, — мрачно прошептал он, — как-то поддержать…

До наступления весны Калигула выручил от продажи имущества Агриппины и Ливиллы, а также сотен обозов со скарбом с заброшенных императорских вилл больше восьмидесяти миллионов сестерциев. Геликону он заметил:

— Я должен был стать торговцем. Меня можно назвать крупнейшим дельцом Римской империи, который за пять месяцев заработал восемьдесят миллионов!

— Ты гениален в любом отношении. Твоя божественная природа превращает любое банальное действие в достойное восхищения, поэтому ты так успешен.

— Да, но теперь пора с этим кончать! В конце концов, я император и намереваюсь завоевать Британию. В апреле мы двинемся на север, к Галльскому проливу. Мне сообщили, что британские правители переругались, поэтому будет несложным натравить их друг на друга и победить.

— Не очень-то я в этом уверен, — трезво оценил ситуацию Геликон, а Калигуле сказал: — Они еще никогда не имели дела с богом и будут в подобострастии целовать тебе ноги.