– Знакомо.

Артем прищурился недоверчиво.

– Знакомо?

– Проходили такое. А кто? Красные?

– Ты Бессолова знаешь? – спросил Артем.

– Бессолова? – повторил Сухой. – Это с Ганзы который?

– Нет никакой Ганзы, дядь Саш. И Красной Линии нет. И скоро совсем не будет. Скоро это все объединят, чтобы вместе противостоять общему врагу. Чтобы никогда не вылезать из метро никуда. Такой сценарий пошел.

Сухой как бы поверил, но уточнил еще у Ани на всякий случай:

– Это еще кто-то знает? Что в других городах выжили?

– На Полисе вчера во всеуслышание объявили, – ответила она. – Это правда, Александр Алексеевич.

– Весь мир выжил? И как живут? Лучше нашего?

– Не знаю. Не говорят, – объяснил Артем. – Было бы хуже – точно сказали бы.

Сухой прикурил от одной папиросы, слишком быстро вышедшей, сразу другую.

– Еб – твою – мать.

Посмотрел немного на красную лампу.

– Ты этому Бессолову должен что-нибудь? – спросил Артем.

– Нет. Что бы? Я его и видел только раз, на Ганзе.

– Это хорошо. Дядь Саш… Надо закрыть станцию. Закрыть ее, чтобы никто к нам не прошел оттуда. И людей подготовить. Нужно, чтобы ты им все рассказал. Они тебе поверят.

– К чему подготовить?

– Их надо вывести отсюда. Вывести их из метро. Пока это еще возможно. Наших хотя бы.

– Куда вывести?

– Наверх.

– Куда именно? На станции двести человек. Женщины, дети. Куда ты их хочешь повести?

– Мы отправим разведчиков. Найдем место, где фон низкий. Из Мурома люди приходили. Там наверху живут прямо.

Сухой третью папиросу очередью пустил.

– Зачем?

– Что – зачем?

– Зачем нам идти в Муром? Зачем всем этим людям выходить из метро и идти куда-то? Они тут живут, Артем. У них дом тут. Они за тобой не пойдут.

– Затем, что они родились наверху! На воздухе! Под небом! На свободе!

Александр Алексеевич покивал Артему: без издевательства, с сочувствием, вот ровно как детский врач.

– Они уж не помнят этого, Темочка. Они здесь привыкли.

– Они тут как морлоки! Как кроты!

– Зато жизнь по накатанной. Зато все понятно. Они не захотят ничего менять.

– Да они, как у костра сядешь, только и знают, что прошлое вспоминать – у кого что было, кто как жил!

– Туда, по чему они скучают, ты их не вернешь. А они не вернуться в него хотят, а вспоминать. Ты молодой еще, потом поймешь когда-нибудь.

– Не понимаю!

– Ну.

– Я тебя прошу просто: закрой станцию. Ты не хочешь им сказать – давай, я скажу. Иначе сюда просочится эта зараза… Нагадят им в головы, как везде… Я уже повидал такого…

– Я не могу закрыть станцию, Артем. У нас торговля с Ганзой. Мы от них комбикорма для свиней получаем. И навоз на Рижскую сбывать надо.

– Какие еще комбикорма? Грибы же!

– С грибами хреново. Почти весь урожай погиб.

– Видишь? – Артем скривил Ане улыбочку. – А ты о грибах пеклась. Оказывается, и без них можно. Без сраных комбикормов, оказывается, нельзя.

– Ты не суди. Я начстанции, Артем, – покачал головой Сухой. – Двести душ мне в рот смотрят. Мне их кормить надо.

– Дай мне самому им сказать хотя бы! Они все равно узнают!

– Стоит, думаешь? – вздохнул Сухой. – Чтобы от тебя?

– Стоит!

* * *

Договорились: людей собрать после ужина, когда закончатся смены на фермах. До тех пор – чтобы Артем помолчал. Он и молчал, примеряя на себя опять свою старую жизнь на ВДНХ. Велосипеды. Дозор в туннеле. Палатку. Жизнь обмалела ему и больше не налезала.

Хвостом таскался за ним потерянный Илья Степанович. Договорился с Сухим, чтобы оставили его на станции. Вот Артем показывал ему, как и что у них тут налажено.

Хотя учитель был и плюгав, но понравился сразу Дашке-Шубе. Отпоили его жидким чаем – грибы на исходе. Расспросили о биографии. Он отмалчивался, ну и Артем его не сдавал.

Зато слушал хорошо. Вот, рассказывая о станции, Артем то тут, то там – и о себе вставлял. Само получалось. Бродили между палаток, и наплывало. Тут, мол, Женька жил. Друг детства. Вместе с ним открывали ворота на Ботаническом саду. Он умер потом: кто-то в дозоре рехнулся, когда черные шли на ВДНХ, и убил его. А тут вот в первый раз Хантера увидел и был сам наповал им сражен. Вот, ходили по ночному пустому залу, и он взял Артемову судьбу в свои лапищи и в минуту завязал ее в узел, как арматурину. Ну и так далее. О черных. Теперь смешно уже было о них умалчивать. Была трагедия всей жизни, оказался пшик. Илья Степанович мелко кивал, как будто ему было до этого всего дело. А о чем он там думал – кто его знает.

Так дотерпел до вечера.

Такой царский ужин, конечно, не только своим был назначен. Позвали желающих. Столы накрыли в тупичке – в «клубе», на возвышении – там, где начинался обрубленный коридор, над путями – и к новому выходу.

Отгудели дневные смены, люди пришли из душевых, чистые и как могли нарядные.

С закусками вышло скудно, но Прошка все искупил. Приготовили его чудесно. Подавали запеченного, голову отдельно. Голова жмурилась, уши были пергаментными от жира. Мясо нежное, салом только чуть-чуть прослоенное: вовремя забили. Во рту таяло. Наливали грибной хмель из старых еще запасов. Люди поднимали тосты все искренней.

– С возвращением!

– Здоровья тебе, Артем!

– Анечка! И за тебя!

– Ну и детишек вам уж наконец!

– И, не сочтите за подхалимаж, за родителей! То есть – за тебя, Сансеич!

Выделился из вечери раззадорившийся Петр Ильич с рыжими волосами венцом вокруг малиновой плеши.

– И, тогда уж, сразу за нашу ВДНХ, островок мира и стабильности в бушующем океане метро! Стараниями кое-кого, сами знаете кого!

Думал Артем – кусок не полезет в глотку, но так за день проголодался, что слопал две порции. Хороший был кабанчик. Правда. Хоть и не помни о том, что с утра еще хрюкал. Да и все они хрюкали когда-то, что же, не есть их теперь?

Пить только не получалось. А Сухой не пропускал. Каждый по-своему готовился к разговору с людьми.

– Я-то все хотел с тобой обсудить, ждал, пока ты появишься. Ты, конечно, волен с людьми пообщаться. Я от своего не отказываюсь. Но просто чтоб ты понимал, что не обязательно вот это, знаешь – грибы, свиньи… Можно и другим заняться. Разведка, к примеру…

– Спасибо, дядь Саш.