Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гитлер решил, что, как только советские войска достигнут садов рейхсканцелярии, начнется массовое самоубийство обитателей бункера. Теперь уже мгновение было неотвратимо. Смех сквозь слезы: он назначил новое правительство, утвердив кандидатуру Геббельса на пост канцлера. 28 апреля он созвал своих немногочисленных соратников и объявил им, что собирается покончить с собой. Он всегда был одержим самоубийством, и вот оно стало последним испытанием на верность. Завершив речь, он раздал капсулы с цианистым калием, как конфеты, будто испытывая мрачное удовлетворение от того, что столь многие, кто разделял с ним жизнь, последуют за ним и в смерти. (Капсулу Ханны впоследствии изучал следователь, ведший ее допрос. Это был маленький латунный цилиндр с откручивающейся крышкой, внутри которого находилась крошечная, хрупкая стеклянная ампула, содержащая около половины чайной ложки темно-коричневой жидкости.) Фюрер объяснил, как принимать яд: раскусить зубами ампулу и быстро проглотить содержимое. (А как же стеклянные осколки? Смерть будет мгновенной, вы ничего не успеете почувствовать.) Они слушали как завороженные. В последние часы Рейха хватка Гитлера не ослабла. Все присутствующие исполнились решимости разделить его судьбу, вкусив отравленное угощение из его рук.
Позже он сказал своим секретарям и Еве, что лучший способ умереть — это выстрелить себе в рот. Как и следовало ожидать, Ева сказала, что не может приставить пистолет к своей голове — она хочет быть красивым трупом. Она предпочла бы яд.
«Интересно, это очень больно? Я так боюсь долго мучиться. Я готова героически умереть, но хочу, чтобы это хотя бы произошло безболезненно».
Услышав ее заявление, Траудль и фрау Кристиан тоже попросили цианистого калия, и Гитлер выдал им по капсуле, извиняясь, что не может преподнести лучшего прощального подарка.
Выдержка не подвела Еву. Гитлер наконец-то понял, кто из его свиты верен ему по-настоящему. Всего несколько храбрецов, как Гюнше и Хайнц Линге, его личные камердинеры, да женщины, в первую очередь — Ева. Пришла пора удостоить ее публичного признания, прописав ее имя рядом со своим в анналах истории. Они намеревались умереть вместе. Почему бы не сделать это как муж и жена?
Потом несколько женщин удалились в комнату Евы. Траудль Юнге вспоминает:
Ева сказала мне и фрау Кристиан: «Держу пари, вы снова будете рыдать сегодня вечером».
Мы в ужасе воззрились на нее: «Что, так скоро?»
«Нет, нет, это другое. Мы будем взволнованы происходящим, но пока что я не могу сказать вам больше».
Тридцатого апреля несколько адъютантов Гитлера, в том числе Николаус фон Белов, покинули бункер.
На протяжении этих апокалиптических дней доброта и внимательность Евы оставались неизменными, хотя подчас удивительно непрактичными. 30 апреля она пригласила Траудль Юнге к себе в гардеробную, открыла шкаф и вытащила роскошное манто из лисьего меха: одеяние кинозвезды, достойное ее мечты о карьере в кино. Она сунула его в руки Траудль. «Возьмите себе, — сказала Ева. — И носите с удовольствием».
В популярной немецкой песенке, часто звучавшей по радио, чтобы поднять боевой дух солдат и подбодрить их семьи, были такие слова: «Es geht alles vorüber, es geht alles vorbei,/Nach jedem Dezember kommt wieder ein Mai». «Все перемелется, не унывай./За декабрем вновь приходит май». Для Евы май не наступит.
Бункер окончательно выпал из реальности — бетонный ад, населенный зомби. Наверху содрогалась земля, внизу всякий помнил о смерти. Воображение не выдерживало картин неотвратимой участи, которой никто не сумел предвидеть. Но даже в чрезвычайных обстоятельствах простые человеческие чувства то и дело просыпались в обитателях бункера. Ночью 27 апреля состоялась скромная свадьба, как пролог к грядущему, куда более величественному и краткому, бракосочетанию. Церемония проводилась в некогда роскошном зале изуродованной бомбами рейхсканцелярии с разваливающимися на глазах стенами и настороженно глядящими во тьму окнами. Траудль Юнге описывала свадьбу:
Одна из кухарок выходила за своего милого, водителя моторизованного эскорта. Храбрец даже ухитрился проехать по разрушенным улицам Берлина за матерью и родными невесты, чтобы они посмотрели, как их девочка выходит замуж. Муниципальный чиновник произнес речь, но когда новобрачные соединили руки, стены затряслись и окна задребезжали так, что торжественных слов никто толком не услышал. Все поздравили молодую пару и вернулись в бункер смерти.
Когда с формальностями было покончено, гости отпраздновали событие. Один играл на губной гармонике, другой на скрипке, и новобрачные танцевали народные танцы своих родных деревень. Неизвестно, удалось ли молодым бежать из Берлина, прожить обычную жизнь вдвоем, завести детей и кануть в благословенное забвение.
Ева Браун знала, что у нее на подобный исход надежды нет. Прожив в неизвестности большую часть жизни, она, как по волшебству, возникла в кругу Гитлера под самый конец. Двенадцать лет ее имя не упоминалось, теперь же вдруг она сделалась вездесущей. О последних двух месяцах ее жизни известно больше, чем о предыдущих тридцати трех годах. Те, кто пережил падение бункера, расхваливали или очерняли ее в беседах с журналистами и историками, и в результате ее предсмертные дни можно восстановить буквально по часам.
Около полуночи с 28 на 29 апреля Гитлер уединился с Траудль Юнге, чтобы продиктовать свои завещания, личное и политическое. Траудль ясно помнила эпизод: «Как вы, моя дорогая? — спросил он меня. — Вы хоть немного отдохнули? Я хотел бы продиктовать вам кое-что. Сможете, как по-вашему?»
Она поняла, что именно он собрался диктовать, только увидев заголовок «Мое завещание». Оно начиналось неуклюжими словами:
Поскольку я не считал возможным брать на себя такую ответственность, как вступление в брак, в годы войны, то решил теперь, перед окончанием земной жизни, жениться на женщине, которая после долгих лет верной дружбы добровольно прибыла в осажденный город, чтобы разделить мою участь. Она умрет со мной в качестве моей супруги, согласно ее пожеланию.
Подбор слов словно рассчитан освободить его от всякой ответственности за сочетание браком, в соответствии с ранее выражаемыми им взглядами, и даже на этом этапе он не смог назвать их совместные годы иначе как «дружбой». Завещание оканчивалось словами: «Я и моя жена решили предпочесть смерть, дабы избежать позора вынужденной капитуляции. Мы желаем, чтобы нас кремировали незамедлительно на том самом месте, где я трудился большую часть времени в течение двенадцати лет, служа моему народу». Неразборчивыми каракулями он нацарапал свою подпись.
Затем Гитлер продиктовал политическое завещание, куда более пространный и бессвязный документ, оставив фрейлейн Юнге перепечатывать все это. (За этим заданием она просидела почти до шести часов утра, набивая нужное количество копий.) «Я печатала со всей скоростью, на какую только была способна, — говорила она. — Пальцы мои работали механически, и я сама удивилась, что сделала так мало опечаток». Через много лет она описывала свою реакцию на текст, который печатала в ту ночь:
