А еще она нигде не видела Элишебы, и, хотя ее внимание было приковано к носилкам с телом Иоиля, взгляд непроизвольно шарил по толпе в поисках девочки. Осиротевшей девочки, которую она, как мать и вдова, должна нести во главе похоронной процессии.

И она нашла свою дочку, нашла в задних рядах, на руках у Дины, прятавшей детскую головку под капюшоном.

Мария сорвалась с места и устремилась к ней.

— Элишеба!

Она сдвинула капюшон, и девочка с любопытством уставилась на нее темными глазками, но не узнала.

— Ты! — Дина ударила Марию по руке. — Как смеешь ты касаться ее и делать нечистой для церемонии? — Она посмотрела на собственную руку. — Теперь и я осквернилась!

— Прикоснуться к отцу в последний раз — это не осквернение, а долг и честь! — возмутилась Мария. — Когда она вырастет, она будет жалеть о том, что не смогла даже проститься с ним.

Девочка доверчиво протянула ручки к Марии, и та попыталась забрать ее у Дины, на миг ощутив ладонями нежность и тепло детского тела.

— На помощь! — закричала Дина, — Она хочет забрать ребенка!

Помощь подоспела мгновенно: к ним поспешила большая группа мужчин и женщин.

— Отпусти ее! Отпусти ребенка!

Кто-то вывернул Марии руку, кто-то забрал Элишебу.

— Прекратите это! — Иисус вышел вперед и попытался вернуть девочку Марии. — Нести дочь положено матери!

Один из мужчин — видимо, исполненный не столько скорби, сколько злобы — ударил Иисуса по лицу и отобрал ребенка.

— У этой женщины нет такого права! — заявил он, направился к Дине и с торжествующим видом вручил ей девочку, расхныкавшуюся из-за всей этой возни.

— Элишеба! — крикнула Мария.

Женщина, стоявшая рядом с Диной, толкнула ее.

— Не мешай! Займи свое место в процессии!

Все уже собрались, и длинный хвост горожан змеился следом за плакальщиками. Светило солнце, поблескивала гладь озера. Плакальщики будут выть и стенать, флейты будут играть, и Иоиль будет погребен в могиле, вырытой в склоне холма неподалеку от Магдалы.

— Мы с ним не выбрали места для могилы, — сказала Мария Иисусу дрожащим голосом. — Думали, что впереди у нас еще много лет.

Она посмотрела на длинную процессию. Для нее не было там места, она потеряла это место, когда отправилась в пустыню.

— Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, — сказал ей Иисус, указав на похоронную процессию.

И действительно, провожающие покойника люди сами показались ей мертвыми: странно, что она никогда не задумывалась над этими словами, но сейчас они как нельзя лучше соответствовали действительности.

— Что ж, идем, — предложил Иисус. — Нас не хотят видеть, мы здесь не нужны. Предоставим мертвецов друг другу.

Марии и самой очень хотелось уйти, она понимала, что это уже не ее дом. И единственным возражением, нашедшимся у нее, стали слова:

— Но с этими мертвецами остается моя дочь.

— Она вырастет среди них, но Господь предоставит ей возможность услышать и другие голоса. И если она скажет им «да», значит, сможет обрести и другую жизнь.

— Но я хочу сама дать ей возможность услышать этот другой голос! — воскликнула Мария. — Хочу, чтобы это был мой голос!

Иисус повел ее из города к тропе, идущей вдоль воды. На озере покачивались лодки, рыбаки забрасывали и выбирали сети — жизнь шла своим чередом. Плач и причитания похоронной процессии здесь уже не были слышны: тут царили обычные, повседневные дела.

— Пока еще твой голос звучит не слишком отчетливо, — указал Иисус. — Тебе нужно многому научиться и многое испытать, прежде чем ты сможешь говорить тем голосом, которым должно вешать о Господе. Голосом, к которому прислушается Элишеба.

«И я непременно сумею поговорить с ней, — пообещала себе Мария. — Я не брошу ее. Она услышит мой голос теперь, даже до того, как я наберусь мудрости! Мудрость для матери не обязательна, хватит и любви!»

До дома Петра, в котором его сейчас не было, Мария добралась совершенно опустошенной, хотя путь от Магдалы до Капернаума не так уж и долог. Ныне ее душу переполняли иные чувства, чем на пути, когда ее терзали демоны или когда ее впервые изгнали из Магдалы. Мария не могла по-настоящему разобраться в своих ощущениях, слишком много на нее навалилось. Она знала, что никогда не примирится с создавшимся положением, но бороться сейчас у нее не было сил.

Мара приняла их хорошо, но держалась с опаской: ведь именно эти люди, Иисус с Марией, увели из дома ее мужа, соблазнив какой-то странной жизнью. Мара даже не знала, где сейчас Симон (она ни за что не хотела называть его Петром) и что с ним. Но сейчас Марию не трогали чувства Мары, она радовалась возможности рухнуть на предложенный ей соломенный тюфяк и забыться. Ложась, она выпила целый кувшин разбавленного вина, надеясь, что это подарит ей сон без сновидений.

Увы, этого не случилось. Во сне к Марии явился Иоиль, который обрушился на нее с суровыми укорами. А потом Элишеба пыталась приблизиться к ней, но не могла преодолеть преграждавшую путь мраморную стену, подобную стене храма, отделявшей иудеев от нечестивых язычников.

Ясный свет утра не развеял ужаса. Иоиль был мертв. Элишеба потеряна. Страшный сон, который, однако, не кончился с уходом ночи. Мара накрыла на стол, и Мария попыталась поесть, зная, что это требуется ее телу, хотя совершенно не ощущала вкуса пищи. Мара спрашивала о Симоне, о миссии Иисуса, но она почти не слышала ее вопросов.

— Твой муж не ушел, просто его призвали к другим обязанностям.

Были ли это слова Иисуса? Это ли говорил он ей?

За дверью послышался шум, и Мара извинилась. Она посмотрела на Иисуса, пытаясь подать ему сигнал глазами. Прежде чем тот успел отреагировать, в комнату вошел рослый незнакомец в головном уборе, закрывавшем нижнюю половину его лица. Должно быть, это был набатиец, торговец пустыни.

— Господин? Кто ты и что тебе угодно? — спросила Мара.

Гость снял свой головной убор, и Мария с удивлением узнала в нем Сильвана.

— Вот, захотел с тобой повидаться, — просто сказал он. — Мне удалось выяснить, где останавливался Иисус в Капернауме, и я двинулся прямо сюда, в расчете, что, куда бы ты потом ни направилась, на обратном пути ты здесь побываешь.

Мария, все еще не веря своим глазам, встала и обняла брата.

— О Сильван! — только и смогла вымолвить она, прижав его к себе. — Ты пришел! Наконец-то я тебя вижу! — Она отступила выпустив его. — Со времени моего первого посещения Магдалы… и потом, на похоронах… ты получил мое письмо?

— Да, — сказал он. — Получил.

— Итак, ты знаешь. Ты понял.

— Я знаю. Но я не понял.