Терпение лопнуло. Боль сделала его неосторожным.

Перемахнув через ограду, Матёрый схватился за железную дверную скобу и точно ожёгся – отдёрнул руку. Кожа затрещала, оставаясь лохмотьями на раскалённой морозом овальной скобе. Он поплевал на рану – сжал в кулак.

Посмотрел по сторонам. Воровато вошёл.

В просторном помещении мельницы вечно гулко и сумеречно. Свет электрических лампочек под потолком запорошила мучная пыль, густо витающая в воздухе… Мука оседала на воротник, на шапку, на лицо. Стахей не сдержался, громко чихнул и на минуту затаился за мешками. Крыса под ногами запищала – жирная, неповоротливая. Вылезла из-за мешка и, увидев человека, ничуть не испугалась. Не спеша поволоклась по коридору, длинным хвостом вычерчивая по полу, припорошённому мукой.

И у самого сильного – как ни крути – слабое место найдётся; Матёрый их терпеть не мог, этих тварей – в камерах, в бараках надоели. «Разъелась, гадина, как поросенок!» Он сильно пнул её в живот. Крыса хрюкнула, взлетая. Раскорячив лапы и вращаясь, она едва не влипла в бревенчатую стену; с бревна посыпалась мука, и на стене осталось тёмное пятно. Крыса шлепнулась на пол, дёрнула задними лапами и околела.

Сверху раздался недовольный голос:

– Ты что наделал? Чума болотная!

Заскрипела лестница. Показался старый мельник, похожий на привидение. Белые пимы на нём, телогрейка белая; рубаха, волосы в муке. Лицо укрыто мохнатой белопенной бородой.

Это был Штырёв Минай Аронович.

«Приведение» придвинулось к непрошеному гостю, мигнуло сердитыми глазками.

– Кто такой, чтоб хозяйничать здесь?

Матёрый демонстративно сплюнул под ноги старика.

– Ты что, не узнаешь? Здорово, Штырь!

Старик не сбавлял свой сердитый накал:

– Штырь – в стене торчит. А меня Минаем нарекли.

– Ох, ты, важный какой! Ну, отойдём куда-нибудь, поговорим. Может, вспомнишь. Или совсем уже мозги мукой запорошило? Так я могу продуть! – пообещал Стахей.

Мельник принимал его за очередного мужика-помольщика и потому продолжал хорохориться.

– Хорошо на того грозиться, кто угроз боится.

Не сдержавшись, Матёрый схватил его за грудки. Встряхнул, да так, что мука со старика посыпалась.

– Штырь! Скотина! Смелый стал?! А ну, смотри внимательно!

Приподнятый над полом, мельник задохнулся, узнав пришельца.

– Ма… ма… – пролепетал.

– Нет, не «ма-ма»! – передразнил Матёрый, поставив старика на пол и презрительно отряхивая руки. – «Па-па» пришёл. Пахан. Так что давай – чечёточку на пузе. Как в золотые юные года.

Штырёв засуетился. Лицо подобострастным сделалось. Они направились куда-то узким коридором. Шаги глушил размеренный скрежет жерновов. Молочною струей в сусек стекала свежая мука. Моложавый подмастерье рассыпал её, горячую, на деревянный чистый пол и ворошил грабаркой, охлаждая, чтобы сохранилась в ней «хорошая душа», как говорил Минай Аронович своему помощнику. Дальше охлажденная мука шла через грохот – крупное решето – и сортировалась по мешкам.

Они забрались в тихий тесный закоулок. Небольшое запотевшее от теплоты окошко, дощатый стол без клеенки, два стула.

– Скромненько живём, – оглядывался гость, морщась от боли в зубе. – Никто и не подумает, что когда-то Штырь лопатою тыщи ворочал. Как муку грабаркой. Да?

– Господь с тобой. Завязано давно.

– Ты кому другому уши три. А мне бесполезно. Не верю… Значит, Сынок у тебя ещё не был, коль ты меня не ждал?

– Сынок? Был. Недавно.

– Лады. Привёз он что-нибудь?

– Да кого он там привез! – Мельник отмахнулся. – Одну бутылку.

– Бутылку? И всё?.. Штырь! Кончай темнить!

– Да вот те крест! – Старик перекрестился и полез под стол, достал початую посудину с плодово-ягодным вином. – Вот, одна. И хоть с собаками иш-шы – нет больше ничего.

Матёрый жестокими глазами «надавил» на мельника. Тот смущённо отвернулся, от муки отряхиваться начал. Стахей, зубами сдёрнув пробку и выплюнув на пол, задумчиво глотнул плодово-ягодное.

– Штырь, он должен был мне ксиву передать. И деньги.

– Сынок? Через меня передать?.. – Мельник был немало изумлён. – Да откуда он знает про наши с тобой трали-вали? Сенька родился, когда я уже завязал.

– Ты!.. Дуб заиндевелый! – рассвирепел Матёрый и стукнул донышком бутылки по столу. – Ты про какого сынка мне толкуешь?

– Про Сеньку своего. Он приезжал недавно. Помол у него…

– Вот уж верно сказано: по Сеньке шапка, а по ядреной матери – колпак! – заругался Матёрый. – Я тебе толкую про Евдоху Стреляного… Ну? Чего ты вылупил глаза, как жаба на горячей сковородке? Приезжал Евдока?

– Нет, нет, Стахеюшко. Никто тебя не спрашивал.

– Слава тебе, господи: разродился дедушка! Даже вспомнил, как звать. – Мрачный гость кулаком упёрся в распухшую скулу. – Есть на этой вшивой мукомольне плоскогубцы или нет?

– Кого? А-а… Плоскозубцы? Найдутся. Принести? Я мухой слетаю, Стахеюшко… Мухой…

– Да погоди ты, муха! Не мельтеши! – Матёрый поморщился. – Там, за амбаром, под старыми санями – там рюкзак мой лежит. И ружьишко…

– Всё понял. Принесу. А пока, Стахеюшка… Вот, держи плоскозубцы.

Засуетившийся мельник попятился и исчез.

Матёрый помедлил, решаясь на «операцию без наркоза». Залпом выпил остатки плодово-ягодного кислого вина и засунул плоскогубцы в рот. Лицо закаменело. Глаза ушли в прищур, сосредоточась на одной какой-то точке.

Минуты через три вернувшийся Минай Аронович двери приоткрыл и обалдело замер.

«То ли он железо вместо закуски жрет?» – в недоумении подумал Штырёв, косясь на пустую бутылку, лежащую под столом.

Закрепив плоскогубцы на головке коренного зуба, Стахей резко потянул двумя руками и привстал со стула. Во рту что-то сочно захрускало. Но потная ладошка соскользнула – плоскогубцы улетели в угол, а стоматолог-неудачник шумно плюхнулся на стул и ударился затылком о стену: аж бревно загудело…

Старик едва не на лету подхватил инструмент, услужливо подал и начал ассистировать в этой необычной операции…

Через минуту дело завершилось. Стахей рычал от боли и крепко, виртуозно матерился (в этом смысле был он отличный «стоматолог»). Во рту горело, словно уголь за щекой лежал – в дыре на месте зуба.

– Ядреный!.. А чего так болел? – разглядывая, терялся в догадках Матёрый; он ещё не понял, что впопыхах вырвал здоровый зуб мудрости. – Притащил рюкзак? Вот хорошо. Там спиртяга, хотя и немного… Давай за встречу! Да заодно и продезинфицируем.

Хлебнули по «наперсточку»… И сразу у Штырёва нос многозначительно зарозовел – даже сквозь плотный слой муки заметно.