– Да?

– Тебе понадобится оружие. У меня есть для тебя пистолет. Встретимся завтра утром в пятнадцать минут седьмого на развалинах церкви Святого Жиля у ворот Крипплгейт. Не опаздывай. Возможно, придется далековато добираться из-за сильных разрушений в этом районе. Я покажу тебе, как пользоваться пистолетом, и удостоверюсь, что ты стреляешь прямо и не ранишь сама себя. Убедись, что за тобой не следят. Я позабочусь о том, чтобы Иржи оказался в другом месте, но у нашего друга много помощников.

Она кивнула.

– Я понимаю. И не боюсь.

Взгляд мистера Данека помрачнел.

– А стоило бы. Быть отважной – не то же самое, что не бояться. Быть отважной – это чувствовать страх и все же делать то, что нужно сделать.

Секунду поколебавшись, Ева поднялась.

– Когда все закончится, Грэм будет знать, где найти меня?

– Будет. Он же обещал позаботиться о тебе. А он – человек слова.

Ева почувствовала, как защипало глаза от слов, известных только им двоим, которые Грэм все же посчитал возможным – и важным – сообщить кому-то еще. Но решив быть сильной, она сдержала слезы, кивнула и ушла.

Выйдя на улицу, она остановилась на тротуаре и, оглянувшись, посмотрела в окно. Мистер Данек глядел на нее. Она чуть было не вбежала обратно, чтобы сказать ему, что так нельзя, что это означает, что они больше не увидятся. Но вместо этого она повернулась и пошла по тротуару, надеясь, что ее обещание мистеру Данеку и Грэму было правдой.

Лондон

март 1941 года

По пути в «Савой» на «Вечер затемненных окон» Ева улыбалась Алексу, сидя на заднем сиденье такси, мчавшего по затемненным улицам. Улыбалась не слишком сильно; не так, чтобы вызвать у него подозрения, но так, чтобы он не удивился, когда она коснулась его ноги по пути домой. Когда попросила проводить ее наверх. И пригласила его пройти.

Она не думала о том, что произойдет дальше. «Кое-кто будет поджидать его в квартире», – сказал мистер Данек. От нее требовалось только спуститься вниз и сесть в машину с Дэвидом и Прешес. Она уже отдала свой саквояж Софии, пришив внутри бирку с адресом матери. Она набила его в основном свидетельствами своей жизни в Лондоне: отрывными талонами из театра, ресторанными меню и тому подобным, – чтобы показать матери, что она уже больше не Этель Молтби. Что она сумела стать чем-то большим.

Еще Ева вшила в подкладку мешочек из-под драгоценностей, чтобы спрятать деньги, полученные от продажи мехов и ювелирных изделий, которые ей дарил Алекс. Она получала особое удовольствие, думая, что Алекс помогает ей сбежать, но никогда не узнает об этом.

Сегодня же она надела браслет и новые бриллиантовые серьги, хотя выглядело это неуклюже; настоящие леди не носят настолько броских вещей. Но Алекс заметит и будет доволен. Она надеялась, что это сделает его сговорчивее. Надев ставшую привычной маску, она улыбалась, как актриса, играющая самую главную в своей карьере роль.

Но осуществлению плана могло помешать единственное препятствие – Прешес, которая жаловалась, что плохо себя чувствует, и решила, что лучше остаться дома и не идти к Софии. Ева прикусила язык и не стала уговаривать подругу, чтобы не вызывать у нее ненужных подозрений излишней назойливостью. В конце концов она напомнила Прешес, что у их соседки миссис Маккормик был телефон, и попросила позвонить в «Савой», если в течение часа ей не станет лучше.

Беспокойство за это неожиданное осложнение не давало покоя, и Ева решила, что найдет Дэвида в «Савое» и расскажет ему о возможной помехе. София сказала ей, что Дэвид будет находиться поблизости в начале вечера, чтобы удостовериться, что все идет как нужно. Он-то точно будет знать, что предпринять по поводу Прешес. Сегодня никаких осложнений нельзя было допустить. Она прижала руку к животу, опасаясь, что Алекс услышит трепетание в ее груди от мыслей о побеге.

– У тебя сегодня, похоже, хорошее настроение, – сказал Алекс, помогая ей выбраться из такси.

Она послала ему ослепительную улыбку и посмотрела в глаза.

– Да. Мне кажется, война не может длиться вечно. Нам нужно радоваться этому.

Он галантно взял ее под руку.

– Да, нужно, – проговорил он с ответной улыбкой, подводя ее к гардеробу.

Заехав за Евой, он поинтересовался, почему она не надела норку, сказав, что для песцовой накидки слишком холодно, и ей пришлось уверять, что песец лучше смотрится с ее платьем. Она вздохнула с облегчением, когда Алекс уступил; она же не могла сказать ему, что не носила норку, потому что продала ее, а деньги теперь лежали в маленьком мешочке из-под драгоценностей, приколотом к ее подвязке.

В сердце булавкой кольнуло нехорошее предчувствие: на месте мистера Данека стоял незнакомый странный мужчина в униформе отеля. При их приближении он подобострастно кивнул.

– Добрый вечер, мистер Гроф. Мадам. Могу я забрать ваши пальто?

Алекс передал песцовую накидку с сумочкой мужчине.

– А где мистер Данек? – спросила Ева.

Лицо гардеробщика скривилось.

– Прошу прощения?

– Мистер Данек. Мужчина, обслуживающий гардероб по вечерам. Я думала, что сегодня он должен быть здесь.

– Прошу прощения, мадам. Я обычно работаю в зале, но сегодня меня попросили поработать здесь. Причин мне не объяснили.

Он натянуто улыбнулся.

– Ну конечно. Впрочем, неважно.

Она отвернулась и снова положила ладонь на руку Алекса, словно вовсе позабыв о мистере Данеке. Но она не забыла. Спускаясь по лестнице в подземный зал «Авраам Линкольн», где теперь проходили лучшие приемы, она как бы невзначай оглядывалась по сторонам в поисках Дэвида. Казалось, что из-за отсутствия мистера Данека все идет не по плану или даже все внезапно пошли на попятный без каких-либо объяснений.

– Ты кого-то ищешь? – спросил Алекс.

Ей удалось удержать на лице маску беспечности.

– Да просто хоть кого-нибудь знакомого. Гораздо легче ужинать и разговаривать с кем-то уже знакомым, правда?

Он пробормотал что-то неразборчивое. Она продолжала искать глазами Дэвида. Булавочные уколы уже стали смахивать на забиваемые молотком гвозди, и не обращать на них внимания было решительно невозможно.

Добравшись до зала, они окунулись в толпу знакомых лиц. Они сели за столик впереди, возле помоста для оркестра. У Евы на руке красовались часы от Картье – по словам Алекса, такие же сам Картье подарил принцессе Элизабет, – и она тайком поглядывала на них в течение всего нескончаемого ужина, который то и дело прерывался на танцы, болтовню и притворство.

Она заставила себя поесть, хотя каждый кусок вызывал у нее тошноту; она знала, что Алекс заметил бы, если бы она ничего не ела. Она продолжала тщетно рассматривать толпу в поисках Дэвида, или мистера Данека, или даже Грэма, ожидая, когда наступит одиннадцать часов – оговоренное время, когда она должна была начать просить Алекса отвезти ее домой. И потом сказать ему, что она хочет, чтобы он поднялся с ней. Ее желудок сжался от этой мысли, в горле появился горький привкус желчи. И лишь мысль о том, что она освободится от Грофа, что мать и Прешес будут в безопасности, а она снова увидит Грэма, успокоила ее и заставила снова думать о будущем.