Лондон

февраль 1941 года

В течение нескольких месяцев после признания Прешес Ева ждала. Ждала, когда Прешес начнет хоть что-нибудь планировать насчет будущего ребенка. Ждала, когда закончатся бомбардировки, когда прекратятся пожары, разрушения и смерти. Ждала, когда ее отпустит Алекс и когда потеплеет.

И она ждала Грэма.

Она не видела его с ноября, когда он целовал ее в подвале «Савоя». Когда сказал, что между ними так много недосказанного. Что они оба понаделали ошибок и им придется научиться прощать то, что не прощается. Она хотела спросить его, что это значит, хотела, чтобы он объяснился. Но он оставался неуловимым, призраком за каждым углом, когда она шла на работу или в ресторан с Алексом. Она чувствовала, что за ней присматривают, что́ ее, как ни странно, успокаивало. Она продолжала относить конверты на Честер-Террас, не понимая, кто ей скажет, когда можно прекратить это делать. И она ждала.

А еще она волновалась, по большей части за подругу и ее нерожденного ребенка – малыша, который, по подсчетам Прешес, должен был появиться в апреле. Ева снабдила ее ручкой и бумагой, но Прешес все не писала Полу по поводу ребенка. Немного стыдясь, Прешес призналась, что в последнюю их встречу Пол сказал, что женат. Общаться с ним она больше не хотела. Надежда Евы обратиться к его родителям за помощью растаяла, не оставив ей иного выбора, кроме надежды на то, что Пол сам свяжется с Прешес.

Рождество наступило и прошло – ничего примечательного. Погода оставалась пасмурной, влажной и морозной; и хотя многие уверяли, что зима не такая холодная, как в прошлом году, все же стужа и снег совершенно не добавляли рождественского настроения и не скрывали руин, сгрудившихся, словно испуганные дети, почти на каждой улице.

Единственным светлым пятном стало то, что собор Святого Павла пережил жестокий авианалет двадцать девятого декабря. «WVS» направили Еву готовить чай отряду пожарных, известному как Дозор Святого Павла. Она сидела в похожем на пещеру склепе под сводчатой аркой рядом с могилой лорда Нельсона, среди шинелей и шляп пожарных, с самодельной тележкой для чая, жестяными банками с печеньем и кувшинами с молоком. Она понятия не имела, что Гитлер выбрал именно эту ночь, чтобы Люфтваффе уничтожил знаменитый собор – вместе с тем, что осталось от боевого духа британцев.

Первая волна самолетов прошла, когда готовилась заступать новая смена. Свет замигал, а пол отозвался эхом от ударов снарядов, рвавшихся поблизости. Ричард Кобилт, учитель бесплатной школы Тернера для бедных, крепко держал свою шляпу и смотрел на Еву широко раскрытыми глазами.

– Гитлер зол сегодня, мисс. Кажется, на чай времени у нас будет маловато.

Так и вышло. В церковь за эту ночь попало двадцать восемь зажигательных снарядов, и каждый горящий уголек, каждый падающий огарок залили водой неутомимые пожарные, которые совместными усилиями спасли архитектурный шедевр Кристофера Рена от уничтожения.

На рассвете Ева выбралась из склепа и с ужасом увидела дневной свет, проникавший сквозь восточную стену, но в то же время ее удивило, что сам собор выглядел относительно невредимым. Пробираясь домой по дымящимся улицам возле собора Святого Павла, она оглядывалась на купол, возвышавшийся над розовеющим небом горящего города, словно Феникс. Это казалось настоящим чудом в городе, которому отчаянно не хватало чудес.

По мере того, как один за другим тянулись серые дни, а внутри нее рос ребенок, Прешес становилась все более молчаливой и, казалось, все глубже уходила в себя. Ева заметила, что скучает по нескончаемой болтовне и обычно хорошему настроению подруги. Бегая по своим дневным делам, обходя магазины с зажатыми в руке продовольственными карточками, она боялась возвращаться домой, боялась, что снова увидит, как ее подруга неподвижно сидит у окна, выходящего на улицу, а возле нее стоит нетронутая тарелка с давно остывшей едой.

Ева волновалась из-за Прешес, ее подавленного настроения, отсутствия интереса к чему бы то ни было. Она отчаянно хотела посоветоваться с Софией, но та горевала из-за потери дочери, родившейся без признаков жизни в их небольшом подвальном бомбоубежище в один из авианалетов конца января.

Отчаявшись, Ева не выдержала и призналась во всем Дэвиду. Именно он сказал ей, что корабль Пола отправился к северному побережью Африки и был подбит фашистской подводной лодкой. Все, кто был на борту, погибли. Он не мог сказать ей, где это случилось, так как информация была засекречена, да это и не имело значения. Пол погиб, а вместе с ним – и теплившаяся в Еве надежда помочь Прешес и ее неродившемуся ребенку.

Она боялась рассказать это подруге, но, когда все же поделилась печальной новостью, Прешес просто кивнула, а затем продолжила созерцать мокрый снег, сыплющийся с неба.

В феврале, в особенно мерзкий денек, Ева получила записку от Софии, приглашавшей ее с Алексом в театр. Хотя ни один авианалет и не прервал вечера, Ева чувствовала себя на пределе сил, словно воздух вокруг нее дрожал. Алекс, казалось, пристально наблюдал за ней, оценивая каждое ее слово. Они никогда не говорили ни о Джорджине, ни о еженедельных прогулках Евы на Честер-Террас, ни о чем-то еще, кроме каких-нибудь обыденных банальностей. Ева все так же брала книги в Лондонской библиотеке. И каждый день ждала весточку от Грэма. Ждала, когда освободится от Алекса. Но с каждым днем без новостей от Грэма она чувствовала себя все более и более уязвимой, чувствовала, как балансирует на грани, где с обеих сторон ее поджидает неминуемая катастрофа.

Во время антракта, пока мужчины удалились выкурить по сигаре, София взяла Еву под локоть и медленно двинулась с ней в сторону дамской комнаты. Словно предвидя вопрос, который Ева сама бы не задала, она сказала:

– Грэм в порядке. Он усердно работает, как и Дэвид, и часто ездит в командировки. Мне кажется, они оба сильно не высыпаются, но Грэм в порядке. – Она принялась копаться у себя в сумочке. – У меня для тебя кое-что есть. Я подумала, что она тебе пригодится.

Она протянула Еве фотографию Грэма – служебную, в форме Королевских ВВС. Его мальчишеская улыбка смягчала строгость снимка. Именно таким Ева представляла его в своем воображении: слегка склоненная голова и глаза, наполненные светом и юмором. Это был мужчина, которого она любила. Мужчина, которого она будет ждать вечно.

– Спасибо, – проговорила Ева, прижимая фотографию к сердцу. – Огромное тебе спасибо.

Она открыла сумочку и спрятала в ней фотографию, так, чтобы она не лежала рядом с портсигаром, словно он мог замарать ее.

В горле возникло чувство, похожее на начало лихорадки. Голова закружилась.

– «Прощать то, что не прощается». Это мне сказал Грэм.

София нежно коснулась подбородка Евы.

– Бедняжка.

– Что ты имеешь в виду?

София не опустила глаз.

– Я знаю вещи, которых знать не должна. Лежать прикованной к кровати над кабинетом моего мужа было довольно познавательно. – Она не улыбалась. – Я знаю насчет Прешес.