— Не думаю, что из этого что-то выйдет. Постарайся не требовать от нее слишком многого. А я попробую найти какой-нибудь выход.

Наконец Никола ворчливо согласилась:

— Хорошо.

— Счастливого Рождества.

Никола, не почувствовав иронии в голосе сестры, пробормотала «тебе тоже» и отключилась.

А Кэрри ужасно захотелось, чтобы все было, как вчера. Ей хотелось снова очутиться в пустом здании заброшенной фабрики вдвоем с Сэмом Ховардом, бродить с ним по цехам, где так гулко отзывается эхо, подниматься вслед за его высокой фигурой по лестницам на крышу. Ей снова захотелось побыть с ним в «Герцогском гербе», посидеть у жаркого огня за стаканчиком горячительного, и чтобы опять в углу торчали те два старика, и негромко бубнил телевизор на стойке у бармена. И не надо было бы думать ни о ком, а только о себе и человеке напротив, который говорил об их сложном, неопределенном будущем.

Однако настало сегодня, и все переменилось. Она пригладила волосы, выпрямилась и вошла в гостиную. Все по-прежнему сидели в тех же позах в тех же креслах. Рори, покончив с обязанностями шеф-повара в кухне, восседал на коврике напротив матери со стаканом светлого пива в руке.

Шла мирная, спокойная беседа. При появлении Кэрри все повернулись к ней.

— Ну, вот и я, — сказала она бесцветным голосом, — извините, что заставила вас долго ждать.

— Что происходит, дорогая? — спросила Элфрида. — Внизу сплошные телефонные трели. Рори сказал, что звонила из Флориды Никола. Надеюсь, все в порядке?

— Да. — Это было и правдой, и одновременно чудовищной ложью. — Просто произошел очередной семейный кризис. Но это для нашей семьи в порядке вещей, так что, пожалуйста, не беспокойтесь.

— Кэрри, это звучит зловеще. Скажи, что стряслось?

— Не знаю, с чего и начать…

Сэм, сидевший в дальнем конце гостиной, встал и подошел к ней.

— Хотите выпить?

Кэрри покачала головой. Сэм подвинул ей кресло, и она без сил опустилась рядом с Элфридой, которая тут же взяла ее за руку.

— Дорогая, расскажи нам, что случилось.

И она стала рассказывать.

— Только что звонила Никола. Это мать Люси… — пояснила она для семейства Кеннеди, — и моя сестра. Она уехала во Флориду погостить у человека по имени Рэндал Фишер. И сегодня утром они поженились. Мы ничего не знали о ее намерениях. Она позвонила Люси и сообщила ей новость, а та повесила трубку, прервав ее на середине повествования, и теперь рыдает в своей спальне наверху. Она кричит, что ей никогда не нравился Рэндал Фишер, и клянется, что ни за что не поедет жить в Америку. Потом позвонила наша мать, и это от нее я узнала о бракосочетании. Никола отложила возвращение в Лондон и решила провести медовый месяц в Америке. Мать устроила из-за этого истерику, потому что хочет остаться в Борнмуте до конца января и отказывается возвращаться в Лондон ради Люси. Потом Никола снова позвонила, рассказать мне, что Люси демонстративно повесила трубку, не дослушав ее. В результате у нас произошла обычная сестринская перепалка.

— Это просто невыносимо! — воскликнула Элфрида, и Кэрри подумала, что это слово выражает суть всего, что случилось за минувший год.

— Так что ситуация взрывоопасна, — продолжала она, — и чревата осложнениями. В Лондоне некому опекать Люси, кроме меня. Разумеется, если будет необходимо, я возьму это на себя и буду жить в квартире матери, пока она или Никола не вернутся в Лондон. Однако важнее другое. Под вопросом само будущее Люси. Никола вышла замуж за американца и, что совершенно естественно, переедет жить в Америку. Она в восторге от этой перспективы. А Люси, напротив, отказалась ехать туда даже на каникулы. Ей не нравится Рэндал, и, говоря откровенно, она не питает особой нежности к матери.

Все внимательно слушали Кэрри, но когда она кончила рассказ, повисло молчание. Табита сочувственно пробормотала:

— Господи помилуй!

— Но Люси не обязательно ехать в Америку, — задумчиво произнесла Элфрида, — ведь она может учиться в пансионе.

— Пока что она учится в дневной школе.

— А твоя мать не может поговорить с Николой?

— Ты прекрасно знаешь, что маме эта задача не по силам. Она даже и пытаться не будет.

— Но, может быть, отец Люси…

— Никакой надежды. Его вторая жена никогда не согласится.

— Но…

— Это просто смешно! — вдруг воскликнул Рори Кеннеди. Кэрри удивленно взглянула на него и увидела, что он уже не сидит, с удобством устроившись на половичке, но стоит спиной к камину, обращаясь ко всем присутствующим, и его синие глаза полыхают негодованием. Все посмотрели на него. — Это смешно. Люси не может вернуться в Лондон. Ей там очень плохо, она мне сама сказала, у нее там нет ни друзей, ни настоящего дома, ее там никто не любит. Она призналась, что еще никогда в жизни она не жила так замечательно, как здесь. И ей совершенно не хочется возвращаться в Лондон. Не забирайте ее туда. Оставьте здесь. Она может жить с Элфридой и Оскаром, и рядом будут мои мама и папа, и Клодэг, она подружится с нашими друзьями, а учиться может в дневной школе в Кригане. Папа договорится с мистером Макинтошем, и тот возьмет ее в свой класс. Вот что, по-моему, вы должны сделать. А если вы отправите ее в Лондон, то это будет просто преступление. Несчастные подростки способны на ужасные глупости. И мы все об этом знаем. Для Люси вы все гораздо ближе, чем родная мать. Поэтому она должна остаться здесь. Я считаю, что вы просто обязаны так сделать. То есть оставить ее в Кригане.

И Рори замолчал. Щеки у него пылали. Потрясенная тишина царила в гостиной, и взрослые с безмолвным уважением смотрели на Рори. Он смутился и тихо добавил:

— Простите, я говорил не так, как подобает.

Опять наступила тишина. А потом Питер Кеннеди встал и подошел к сыну.

— Все правильно, — и он положил руку на плечо юноши. — Хорошо сказано, Рори.

Люси лежала, глядя на покатый потолок спальни. Она очень устала от слез и начала испытывать нечто вроде угрызений совести из-за своего поведения с Кэрри. Ей не свойственно было впадать в истерику, и она не знала, как же теперь себя вести. Ничто не наладится, пока она не извинится перед Кэрри, пока та не обнимет ее и не скажет, что прощает, но Люси не могла заставить себя встать, причесаться, умыться, спуститься в гостиную и предстать взглядам всех собравшихся. Еще не уехали Кеннеди, они остались на ужин, и от этого все было еще хуже.

У нее болела голова. Она чувствовала опустошение и в то же время ужасный голод. Она вспомнила, с каким мстительным удовлетворением швырнула трубку на рычаг, прервав воркование матери, расписывавшей, как она вышла замуж за Рэндала Фишера и как все они отныне счастливо заживут на благословенных берегах Флориды, омываемых теплым Гольфстримом.

Сейчас, в одиночестве, бесконечно несчастная, она упрекала себя за трусость. Надо было, напротив, обрушить на мать всю силу своего негодования и злости. Она, Люси, должна была заставить мать понять, как невыносима для нее сама идея уехать из Англии, убедить ее, что она, Люси, не допустит, чтобы вся ее жизнь пошла наперекосяк.