Когда Ася с Куртом ушли, Саня с жалостью посмотрел на Лёшку, примёрзшего лбом к берёзе, и, ничего ему не сказав, направился в Танин ветпункт. Куда больше, чем Асин супруг, в данный момент его волновал Пашка. Из-за угла спортбазы навстречу ему уже выглядывала встревоженная Наташкина мордочка.

– Александр Сергеич, скажите ему! Чего он! – зашептала она и жалко сморщила нос. Узенькие глаза-льдинки в величайшей тревоге смотрели на единственного человека, которому ещё можно было верить.

– Да, Наташ. Щас разберёмся, – кивнул Саня, хотя вовсе не представлял, с чем тут можно разобраться, тем более ему. Сказать по правде, он удивлялся, что ещё стоит на ногах. Должно быть, он сохранял дееспособность лишь благодаря тому, что тяжесть облепила его равномерно – Маруся, Пашка, Ася и Курт, неустроенные собаки. Если бы собрать этот вес в единый камень на шее, Саня, наверно, уже валялся бы.

Пашка сидел на корточках возле лавки перед ветпунктом, сложив руки на доске и свесив голову, так что за волосами было не видно лица. Неизвестно, о чём он думал и думал ли – или, может, уже был в островной деревушке Заонежья, со своим беспутным отцом. Все оказались не правы, только беглый этнограф Николай Трифонов прав. Земля являлась зоной безвыходных положений, её простёртые в бездну плато были разнообразны по облику, но одинаково гибельны. Лишь юродивое, выдуманное, сновидческое остаётся областью человеческой свободы – так он говорил когда-то своему сыну, но сын был мал и не понимал мудрёных слов. И вот теперь, когда на месте верного товарища в одночасье возникла змеящаяся чернота, – понял.

– Паша, послушай меня! Мы знаешь как поступим? – садясь на корточки возле Пашки и кладя ладонь ему на плечо, заговорил Саня. – Мы сейчас Таню с Наташкой проводим, а сами берём собак и идём смотреть участок. Ты же не видел ещё! Конечно, работы будет завались, но, если вместе возьмёмся, справимся. Болек тоже поможет, не руками, конечно… Давай поднимайся! Службу твою никто не отменял. Ну? – И, склонив голову, заглянул в его занавешенное волосами лицо.

– Я не хочу, – сказал Пашка, стряхивая с плеча Санину руку.

– Так нельзя, Паш. Взялся – тащи.

Пашка откинул волосы и как-то глухо, нехорошо поглядел Сане в глаза:

– Александр Сергеич, я больше не хочу, понимаете? Не хочу привязываться к уязвимым! Не хочу рыдать всю жизнь, что ничего не могу сделать. Никаких животных, никаких стариков больных – не хочу! Мой отец бросил деда и меня – и правильно сделал. Зато он свободный!

– Ты, что ли, из-за этого придурка с ящиком так скис? – раздалось чуть поодаль.

Саня и Пашка обернулись. В десятке шагов, упёршись ладонью в осыпающуюся мозаику спортбазы, стоял Лёшка. Саня выпрямился и порывисто подошёл, собрался что-то сказать, но Лёшка сделал жест: погоди! – и обратился к Пашке:

– Паш, я вот чего хотел спросить. Может, мне взять Гурзуфа с Марфушей, не возражаешь? Ты не волнуйся – будут при мне, домашними псами. Ну, погулять-то, конечно, выпущу с утра, они ж привыкли. Чип им впаяем, чтоб не терялись.

Пашка поднялся и дико поглядел на недавнего врага.

– Это ведь мне он Гурзуфа завещал, дядя Миша. Последняя воля была такая, – объяснил Лёшка. – Может, если б я её выполнил, а не стал искать, на кого перевалить, и не было бы этого всего. Жили бы дальше… – прибавил он потухшим голосом и умолк, глядя в пустоту. Но уже через пару секунд встряхнулся. – В общем, давай, Паш, я готов. Серьёзно тебе говорю, не сомневайся. Щас Алмазику позвоню…

– Алмазик сегодня наших за город повезёт, к Наташке, – проговорил Саня, глядя на Лёшку с удивлением и надеждой, словно внезапное смирение Асиного мужа могло оказаться тем самым лекарством, которое спасёт всех.

Тем временем Пашка, не говоря ни слова, никаких не выказывая эмоций, взял у Татьяны поводки, подозвал собак и, даже не потрепав на прощание лохматые морды, только бегло раздвинув на лапе Гурзуфа шерсть – зажила ли недавняя царапина, подвел обеих к новому хозяину.

Лёшка слегка отпрянул, словно не ожидал, что его просьба будет исполнена так быстро и буквально. И сразу Гурзуф, навалившись лапами на грудь, умыл дяди-Мишиного соседа языком, так что у того загорелись щёки.

– Наташ, пакет с вещами Марфушиными дай ему. А карты у нас пока оставим, – распорядился Пашка и, снова опустившись на лавку, принялся что-то листать в телефоне.

– Слушай… Ну я буду обращаться, если что? Ну, мало ли, там… – сказал, слегка заробев, Лёшка.

Пашка не ответил. Только тряхнул головой, словно отогнал комара.

Собаки, решившие, что их взяли на прогулку, бодро потрусили рядом с новым хозяином – всё же не чужой он им был человек, дяди-Мишин знакомец.

– Ну ничего себе! – выглянув из окна ветпункта, сказала Татьяна. – Наташ, так нам только Щёна с Чудом теперь везти? Вот те раз! Александр Сергеич, а он хоть благонадёжный?

Саня не услышал вопроса. Глубоко и печально, отстранившись от всего мира, он смотрел вслед своему бывшему родственнику и видел всё, что творилось с ним. Он вовсе не желал влезать в Лёшкино сердце, но многолетний опыт сострадания сделал процесс проникновения в чужую шкуру мгновенным и неминуемым. Он чувствовал: несмотря на всю горечь, произошло что-то правильное. И Лёшку, и обеих собак ожидала родина – то счастливое место, где они снова станут ближе к своей основе. Лёшке больше не потребуется выжимать из себя «культурный уровень» и бороться за Асину ускользающую любовь. Все пытки разом прекратились. Вот сейчас он очнётся от боли, окинет взглядом родные улицы и дворы, где промышлял Гурзуф и гулял дядя Миша – праздничный скоморох его детства. И, может, ему даже хватит духу отметить своё возвращение. Он купит пива, хлеба и колбасы. Колбасу нарежет ломтями потолще. (Ох и надоели же ему прозрачные кружочки, украшенные сверху петрушкой!) Сервирует на подоконнике трапезу, угостит собак и станет думать думу о том, что погибнет, конечно, его судьба, но ещё не теперь. Ещё успеет он набродиться по Москве, наподмигиваться всласть детям и женщинам и оставить по себе легендарную память – был-де такой Лёшка, пропащий, но свой, сердце чистое, голубые глаза…

А затем его сморит, он уснёт под колокольный звон – прямо, как есть, щекой на подоконнике. День пробежал. Вечереет. Гурзуф, опёршись передними лапами о плечо посапывающего хозяина, зорко глядит во двор. Его занимают два воробья, расчирикавшиеся на тополиной ветке. Их упитанные подвижные комочки дразнят охотничий взгляд. Одного так бы и хрумкнул сразу, а другого – сюда вот, хозяину на тарелку. Ну да ведь у хозяина колбаса, и у него, у Гурзуфа, колбаса тоже. Может, ну их, воробьёв, пусть живут? Снова хорошей стала жизнь! Знакомый дом, от пивных бутылок уютно и ласково пахнет дядей Мишей.

Облетев мгновенной фантазией будущее собак и Лёшки, Саня обернулся и увидел Пашку. Бледный, с отливом в серое, его подопечный неподвижно сидел на лавке и смотрел в землю. Рядом присела встревоженная Наташка.

– Александр Сергеич, меня тошнит, – вдруг ясно проговорил он.