15. Все, кто сохранял верность республике, были грубо отстранены. Репрессии усугублялись актами локальной мести. «Одна половина Франции доносит на другую половину», – писала Жорж Санд. В каждом департаменте смешанная комиссия решала судьбу подозреваемых не через суд, а через административные «постановления». Одних высылали из Франции временно, других – окончательно; некоторых отправляли в Алжир, самых несчастных ссылали в Кайенну. Решения были безапелляционными, обвинения оставались неизвестными для осужденного. Любой член тайного общества мог быть депортирован, а тайным обществом считалась вся партия республиканцев. Однако несправедливость и размах этих преследований породили образование республиканской оппозиции, которая больше не разоружалась. Высланные писатели объявили Луи-Наполеону войну, которая подорвала его позиции за границей, а позднее и во Франции. Виктор Гюго сначала в Брюсселе, потом на острове Джерси и на острове Гернси написал «Наполеон Малый» и сборник стихов «Наказание». Когда-то он способствовал созданию привлекательной легенды о дяде, а теперь способствовал возникновению гнусной легенды о племяннике. Оба образа превосходили свои прототипы. Но поэт переделывает мир или, по крайней мере, то представление о мире, которое уже существует в людских головах.

Монета времен Второй республики (20 золотых франков). 1851

16. Тирания, последовавшая за государственным переворотом, была непростительна, нарушение принцем клятвы – бесспорным. Обвинение в удушении республики не подлежало сомнению. Вторая республика во всех отношениях была мертва. Возможно, государственный переворот подавил и возрождающуюся монархию. Тэн, чувствуя, что пахнет паленым, все же писал: «Господин Бонапарт не хуже других. Ассамблея ненавидела республику больше, чем Бонапарта, и, если бы смогла, тоже нарушила бы присягу, чтобы посадить на трон Генриха V или одного из герцогов Орлеанских…» Первые выборы 1848 г. показали, что страна готова к умеренной республике, тогда как к демократической и социальной большинство французов проявляли враждебность. Внутренний кризис, последовавший за революцией 1789 г., не был завершен. Якобинская республика не растеряла своих фанатиков, но утратила силу. Монархисты обессилели из-за конфликта двух своих ветвей. Диктатура Бонапарта вновь представлялась временным решением вопроса, что подтверждали результаты плебисцита. Вначале правительство собиралось заставить граждан голосовать открыто, расписываясь в ведомости напротив «да» или «нет». Но протесты были столь интенсивны, что правительство разрешило тайное голосование. Да и чем они рисковали? Противники режима были редки. Монталамбер капитулировал: «Голосовать против Луи-Наполеона – это значит стремиться заменить диктатурой красных диктатуру принца, который в течение трех лет оказывал неоценимую услугу делу порядка и католицизма». А Тэн добавлял: «Что лучше: президентство на русский манер или Жакерия тайных обществ?.. С обеих сторон я вижу только пренебрежение правом и дикое насилие». В результате было получено 7 млн 400 тыс. «да» и 650 тыс. «нет». В Нотр-Дам отслужили молебен. «Люди, которые месяц тому назад утверждали, что Луи-Наполеон кретин, теперь провозглашали его великим человеком». Через двадцать лет те же люди вновь утверждали, что он кретин. Но двадцать лет – это целая жизнь для правительства. Тьер оказался прав: империя была создана.

а) Авторитарная империя

1. Кривая, ведущая от Второй республики ко Второй империи, почти совпадала с той, которая в начале века вела от Директории к Первой империи. Январская конституция 1852 г. фактически, хотя и не по названию, создала консула в бонапартистском понимании этого слова, то есть диктатора. Этот «президент», избранный на десять лет, обладал исполнительной властью, правом единолично заключать договоры и начинать войну, он инициировал законы и производил назначения. Ни он сам, ни его министры не несли ответственности перед парламентом. «Я согласен креститься водой всеобщего голосования, – заявил принц, – но не собираюсь держать ноги в воде всю жизнь». В помощь президенту создавались три высших органа: Государственный совет, который готовил законы; Законодательный корпус (избранный, но из предложенных кандидатур), который вотировал законы; и сенат, который состоял из ста пятидесяти членов, пожизненно назначенных президентом, и который исполнял роль хранителя конституции. Хранители оказались малобдительными и весьма относительной добродетели. В конституции ничего не говорилось о случаях разногласий между президентом и Законодательным корпусом. «Я считаю серьезным злом, – говорил католический проповедник Монталамбер, – полное упразднение всякого контроля и унижение того единственного избирательного корпуса, который еще остается во французском правительстве…» Конституция 1852 г. применяла бонапартистскую доктрину в чистом виде: дабы не быть отторгнутым, деспотизм должен представляться как народная диктатура и как временная мера. «Свобода, – заявлял Луи-Наполеон, – никогда не способствовала установлению долгосрочной политики; свобода ее венчает после того, как ее упрочило время». Вероятно, он никогда не читал истории Соединенных Штатов. Как, впрочем, и Второй республики. Конституция 1852 г. была нежизнеспособна. «Конституция, которая не предусматривает возможности изменения государства, не предусматривает также и возможности его сохранения» (Э. Бёрк).

2. В облике принца-президента уже просматривались черты императора. На древках знамен орлы заменили республиканскую пику. Шутили, что это «первый полет орла». День 15 августа вновь стал национальным праздником; гражданским кодексом стал кодекс Наполеона. Когда президент совершал поездки по провинции, Персиньи, еще больший бонапартист, чем этот Бонапарт, набирал группы приветствующих, которые кричали: «Да здравствует император!» Перед народом принц выступал за правительство, которое сохранит Францию такой, какой ее «возродила революция 1789 г. и создал император». И вскоре он смог сказать: «Яркая демонстрация в пользу восстановления империи, которая прошла по всей Франции, вынуждает президента к проведению консультаций по этому вопросу с сенатом». Результат этих консультаций не вызывал сомнений. Сенат потребовал плебисцита по поводу восстановления императорского достоинства в лице Луи-Наполеона Бонапарта, и 7 млн 839 тыс. «да» превратили принца-президента в императора Наполеона III (римский король считался Наполеоном II, так же как дофин из Тампля назывался Людовиком XVII). 253 тыс. голосовавших сказали «нет», а 2 млн, в основном в монархически настроенных провинциях, воздержались. Вероятно, удержать французов на этом скользком пути мог бы лишь страх перед новыми наполеоновскими войнами, но Наполеон III их успокоил. «Империя – это мир», – твердил он довольно искренне. Очевидно, он считал, что человек, носящий такое имя, обязан совершать великие дела. Но если Наполеон I принес Франции победы, то Наполеон III принесет мир, процветание, промышленный прогресс, благополучие народа, а позднее, возможно, и свободу. «Согласен, мне, как и первому императору, предстоит осуществить много завоеваний. Я хочу, как и он, с помощью культуры завоевать отколовшиеся партии… Я хочу с помощью религии, морали и достатка завоевать ту, еще достаточно многочисленную, часть населения, которая… проживая на самой плодородной в мире земле, едва получает даже самое необходимое…» Его правительство будет правительством дешевого хлеба, обширных общественных работ, праздников и досуга. Он совершенно искренне хотел быть добрым тираном. Беда в том, что добрых тиранов не существует.