– С вами все хорошо? – спросил я.

– Мне очень грустно. – Чарльз кивнул на книгу: – Эта вот последняя. Я прочел все ее романы и теперь, наверное, скоро умру. Дел больше не осталось. Я жалею, что не оценил ее талант раньше. Надо было хвалить ее больше. И быть ей хорошим мужем. В конце она очень устала от жизни. И от меня. Я обращался с нею скверно. Ты не знал ее в молодости, когда она была невероятно живой. Ретивой, как тогда говорили. Она была из тех, кто, ни секунды не раздумывая, перепрыгивает через ручьи. Кто в сумочке носит фляжку с виски и делает добрый глоток, если воскресная служба затягивается.

Я улыбнулся. Такую Мод представить было трудно.

– Вы знаете, что после первого суда над вами она атаковала налогового инспектора? – спросил я.

– Правда? Почему?

– Сказала, он так старался вас посадить, что ее имя попало в газеты и роман «Среди ангелов» стал четвертым в списке бестселлеров. Прямо в суде огрела его книгой по башке.

– Для нее это был тяжелый удар, – покивал Чарльз. – Помню, она ужасно расстроилась. Прислала мне письмо – ругательное, но чертовски хорошим слогом. Мод сейчас наверху? Попроси ее спуститься ко мне, я постараюсь загладить свою вину, пока не уснул.

Я покачал головой:

– Нет, Чарльз, наверху ее нет.

– Да там она, я знаю. Пусть придет. Я хочу попросить прощения.

Я протянул руку и отвел седую прядь, упавшую на его лоб, холодный и липкий. Чарльз откинулся на подушку и закрыл глаза. Дождавшись, когда он уснет, я поднялся к себе, лег в одинокую постель и сквозь потолочное окно посмотрел на звезды, те же самые звезды, на которые смотрел сорок с лишним лет назад, мечтая о Джулиане Вудбиде, о том, что хотел бы с ним сотворить. Теперь я понял, почему Чарльз желал вернуться в этот дом. Впервые в жизни я подумал, что и сам я смертен. Не дай бог грохнусь с инфарктом, тогда мои разложившиеся останки на полу обнаружат очень не скоро. Нет даже кошки, которая обгрызла бы мой труп.

Чарльз прожил еще четыре дня, умело подгадав скончаться, когда все – Алиса, Лиам, Сирил Второй и я – были дома. Весь день он бредил, мы понимали, что конец близок, и все равно это застало нас врасплох. В кухне мы с Алисой готовили ужин, когда со второго этажа донесся крик Лиама:

– Мама! Сирил! Скорее!

Втроем мы кинулись в спальню Чарльза. Глаза его были закрыты, дышал он через раз, и каждый вдох давался ему с трудом.

– Что с ним? – спросил Лиам. Меня удивило, что парень, все это время не проявлявший никаких эмоций, чуть не плачет по деду, которого впервые увидел совсем недавно.

– Он отходит. – Я присел на кровать и взял Чарльза за руку, Алиса взяла его другую руку.

В коридоре плаксиво заныла скрипка.

– А без этого никак? – спросил я.

– Заткнись, – прошипела Алиса. – Он просто сочувствует.

– А нельзя играть что-нибудь веселенькое? Джигу там или еще что?

– Скажите ей, я не виноват, – пробормотал Чарльз, и я пригнулся к его губам.

– В чем вы не виноваты? – спросил я, но он затряс головой:

– Сирил…

– Да?

– Придвинься ближе.

– Ближе некуда. Мы почти целуемся.

Приподнявшись, Чарльз огляделся, на бледном лице его отразился ужас, потом он ухватил меня за шкирку и притянул к себе.

– Ты никогда не был настоящим Эвери, – прошелестел он. – Ты это понимаешь?

– Вполне, – сказал я.

– Но, мать твою за ногу, ты приблизился к нему вплотную.

Он выпустил мой загривок, упал на подушку и больше ничего не сказал. Дыхание его замедлилось, потом угасло совсем. Странно, я как будто видел себя со стороны, словно это моя душа отделилась от тела и воспарила к небесам. С вышины я видел себя, жену и сына, сидевших подле бренных останков моего приемного отца и думал: в какой удивительной семье я вырос и с какой необычной семьей когда-нибудь распрощаюсь навеки.

Через два дня Чарльза похоронили на церковном погосте, а по возвращении на Дартмут-сквер Алиса, усадив меня, объявила: хорошо, что я был с отцом до конца, хорошо, что она сумела помочь, но на этом – все. Недоразумения нежелательны, мне пора отправляться восвояси.

– Но у меня даже кошки нет, – сказал я.

– При чем тут кошка?

– Ни при чем. Конечно, я должен съехать. Вы были очень добры ко мне, ты и Сирил Второй.

– Прекрати…

– Извини.

В последний раз я переночевал в своей комнате, а наутро, собрав немудреные пожитки, покинул дом, где еще не проснулись мой сын, моя жена и ее любовник. Ключи я оставил в прихожей на столике напротив кресла, в котором некогда сидел семилетний Джулиан, и вышел в холодное осеннее утро. Из-за серого тумана, затянувшего Дартмут-сквер, я шел почти на ощупь по невидимой дороге.

Летом 2001-го, вскоре после моего пятьдесят шестого дня рождения, Игнац предложил вместе с ним съездить на литературный фестиваль в Любляне. Обычно в таких поездках его сопровождала жена Ребекка, но совсем недавно она родила девочек-близняшек (уже вторую пару после мальчиков, появившихся на свет год и два месяца назад) и не хотела покидать Дублин. Вот потому-то Игнац и пригласил меня.

– Он весь издергался, – сообщила Ребекка, однажды утром вкатив двухъярусную коляску в библиотеку. С виду слегка ошалелая, она рухнула в кресло напротив меня и, казалось, готова проспать неделю-другую, дай ей такую возможность. – По-моему, он уже раскаивается, что вообще принял это приглашение.

Младенец на верхнем ярусе срыгнул на братца, обитавшего этажом ниже, от чего вознесся хоровой вопль, в котором солировала сама Ребекка, и секретарша стрельнула в нас неодобрительным взглядом.

– А чего ему дергаться? – спросил я, когда малышей обтерли. – Уж сколько раз он бывал на таких фестивалях. Пора бы привыкнуть.

– Но в Словении он не был с тех пор, как оттуда уехал.

– С тех пор, как его выслали.

– Да?

– А разве не так?

Ребекка пожала плечами и отвернулась:

– История запутанная.

Я озадаченно нахмурился. Игнац говорил, что после смерти матери бабка спровадила его к отцу в Амстердам – мол, ей недосуг поднимать еще одного оболтуса. Я полагал, все так и было.

– Я боюсь, поездка его расстроит, – сказала Ребекка. – Он какой-то пришибленный. И спит плохо.

Я глянул на младенцев:

– Вам вообще удается поспать?

– Не особо. Кажется, последний раз я нормально спала еще в марте. Теперь, наверное, высплюсь только в следующем году, и то если повезет. Понимаешь, поездка обещает быть нелегкой. Он очень знаменит в тех краях.