— О каком это он закате? — ошеломленно спросил древорез. — Закат-то уж был давно…

— Ну, это как посмотреть… — посмеиваясь, отвечал Ухмыл. — Вы-то закатом одно зовете, а мы другое… Во! Покатили уже. Давай-ка от греха подальше к волнолому отойдем…

Они отступили к скользким поставленным торчмя тесаным камням — каждый чуть не в рост доброго берендея. Зачавкала под ногами мокрая зола. Кудыка завороженно смотрел, как из тьмы надвигается, выплывает нечто облоеи огромное… Он уже сообразил, что ров изноровлен не прямо, а несколько отлого, под уклон. Круглая громада с величавой неспешностью катилась по нему сама. Проседая, постанывали дубовые ребра, скрипел под гнетом щебень, стреляли мелкие камушки. Земля ощутимо подрагивала. Поравнявшись с остолбеневшим Кудыкой, диво с тяжким хрустом наехало на высокий бугор, за которым они недавно прятались от розмысла, и остановилось, покачнувшись. Ахнул древорез.

— Не так ахаешь, переахай снова, — с удовольствием обронил Ухмыл. Пугливость новичка изрядно его развлекала.

— Это сколько ж в нем переплевов-то? — потрясенно проскулил Кудыка.

Лохматая от хлопьев окалины громада (подробность эту он смог разглядеть лишь потому, что вокруг сразу засуетились люди с лампами) размером была с Кудыкин двупрясельный дом, не меньше.

— Про переплевы — забудь, — несколько надменно посоветовал Ухмыл. — Шагами да переплевами ты у себя дома мерил… А тут, брат, точность нужна, промахнешься — солнышком в берег залепишь. Так что мера тут одна — локоть…

— Так ить… — растерялся Кудыка. — Локти-то у всех, чай, тоже разные!..

— Н-ну… ненамного… — уклончиво ответил Ухмыл.

Суета вокруг огромного шелушащегося окалиной ядра тем временем пошла на убыль, послышался снова резкий голос розмысла Завида Хотеныча, уже разобравшегося, видать, с ключником, а потом вдруг возникла напряженная тишина. Слышно было, как по склону оползает с тихим шелестом тронутая ветром зола.

— Готовы, что ли? — спросил невидимый розмысл.

Человека четыре нестройно отозвались в том смысле, что готовы, мол…

— Выбивай клинья!.. Па-берегись!..

Вразнообой забухали молоты, и черная округлая громада дрогнула вновь. Кудыке даже померещилось в темноте, что качнулась она в его сторону. Отпрянул, треснулся затылком о камень волнореза, лязгнул зубами. По счастью, за скрипом щебня, стонами дубовых ребер и людскими криками, звук этот остался неуслышанным. Огромное ядро двинулось по короткой поперечной канаве, которой Кудыка поначалу даже не приметил, и кануло в гулкой дыре, где сразу зашумело, заревело, загрохотало… Казалось, рычит сама преисподняя.

— Ну вот и закатили… — удовлетворенно молвил Ухмыл.

Разбудила Кудыку проснувшаяся до света Чернава, угрюмая и озабоченная.

— Бежать отсюда надо, берендей, — садясь в лубяном коробе, решительно, как и подобает супруге, заговорила она. — Жить нечем, воровать нечего — зола кругом да окалина… А то я этой золы в землянках не видела! Ворожить… — Тут она призадумалась, должно быть, вспоминая лица возчиков, потом досадливо тряхнула головой. — Да и ворожить некому. Ничего не боятся, ни во что не верят… Выворожишь тут, пожалуй… у кукиша мякиш… А солнце! Это оно каждый вечер на нас падать будет?..

Содрогнулась и умолкла. Кудыка покряхтел. Давненько ему бабы не указывали…

— Так а назад-то… — проговорил он, тоже выглянув из-под тулупчика. — Назад-то куда? В слободке — поймают, в развалинах — тоже… Ты-то — ладно, а я-то!.. Смутьян ведь…

Однако, честно сказать, лукавил древорез, хитрил. После того, что он увидел вчера на Теплынь-озере, собственные его беды не то чтобы забылись, но как-то съежились. Бежать ему не хотелось совсем по другой причине. Неисправимого Кудыку вновь разбирало любопытство. Чувствовал: пожалеет еще, если сбежит, не досмотрев всех здешних чудес.

Посветлело, верх правой стенки лубяного короба прояснился, порозовел… Правый-то почему?

— Сани, что ли, другим боком поставили? — недовольно сказал Кудыка и приподнялся.

Ничего подобного. Сани как стояли, так и стояли — оглоблями ко рву. А вот заря занималась на западе. Жиденькая розовая полоса, обозначилась над невидимым отсюда греческим берегом, отразившись в озерной глади. А на востоке пока по-прежнему было черным-черно.

— Наше-то где же? — всполошился древорез, поднимаясь в рост.

Чернава смотрела на него снизу вверх с безнадежной усталой усмешкой.

— Ты лучше скажи, почему от тебя жена с греками сбежала, — спросила она. — Бил?

Древорез очумело посмотрел на погорелицу и не ответил. Тут солнце не с той стороны восходит, а она про жену…

— Чего молчишь?

— Да наоборот… — нехотя, с досадой ответил он. — Поколочу — аж расцветет вся. Так и говорила: милый ударит — тела прибавит… А когда мне ей тела прибавлять-то? Начнешь по дереву резать, а она в слезы: не любишь-де, не ревнуешь, пальцем-де не трогаешь…

— А зуб куда дел? Вышибла?

— Да… Кочергой… — процедил Кудыка, выбираясь из короба. Вот привязалась чумазая… Ну ничего, приструним, дай только срок…

— Слышь, берендей… — задумчиво, с сожалением сказала ему в спину Чернава. — Ты — как хочешь, а я с обозом обратно пойду…

Кудыка сделал шаг, другой — и опешил. Это что же? Облюбила как хотела — и в сторону?..

— Ну ты… того… этого… — Обернулся, моргая. — Воли-то много не бери! Поклялся, чай, что женюсь…

— Ты-то поклялся, — с вызовом ответила она, разлокотившись поверх стенки лубяного короба и склонивши набок отмытую со вчерашнего утра курносую рожицу. — А я-то тебе ни в чем не клялась… Думаешь: пошутили в санях негораздо — так мне уже теперь по одной половице перед тобой ходить?.. Да на кой ты мне ляд сдался? Ни кола ни двора… Ловят вон повсюду…

Будь в руках у Кудыки тележная ось — огрел бы не колеблясь. Древорез настолько смирился со всеми своими напастями, что взять да и утратить хотя бы одну из них показалось ему вдруг за обиду.

— Никак прибить хочешь? — нимало не забоявшись, ласково осведомилась погорелица. — Смотри, берендей… С чем нагрянешь, с тем и отпрянешь!..

Кудыка мигом припомнил, что имеет дело с ворожеей, посопел разгневанно и, не сказав в ответ ни слова, отвернулся. Ой, наверное, не девка она была… Наверное, все-таки баба… Ни стыда, ни совести…

В санях ворочались, просыпаясь, возчики. Плескалось за камнями волнолома светлое Теплынь-озеро. Из-за округлой груды щебня, в которую въехало вчера лохматое от окалины солнышко, показался Ухмыл с охапкой деревянных лопат. Шел, взглядывая то на чернеющий восток, то на розовеющий запад.

— Слышь, Ухмыл! — разом забыв про свежую сердечную рану, кинулся к нему Кудыка. — А у нас-то что ж не разгорается?