И этот часок их спас. Когда деревня осталась уже позади, Глувилл, ехавший последним, изумленно воскликнул:

— О! Вы только поглядите!

От Южного тракта в сторону рощи, в которой не состоялась так необходимая беглецам дневка, двигалась длинная цепь людей. Видимо, в облаву выгнали все взрослое население деревушки. Их было несколько сотен, они шли шагах в двадцати-тридцати друг от друга, поэтому растянулись очень широко. Безжалостно топча пшеницу, облава охватывала сразу два холма и ложбину между ними. На некотором расстоянии за живой цепью ехал десяток конных бубудусков. А перед ними — какой-то начальник.

Робер приложил к глазу трубу.

— Зейрат, — коротко сказал он. — Опять Зейрат. Ну что, дамы, еще часок выдержите?

— Деваться некуда, — ответила аббатиса. — Но облава… как ты догадался?

— Ничего нет проще, — махнул трубой бывший эпикифор. — На месте Керсиса я предпринял бы нечто подобное. Хорошо еще, что не успели привезти разыскных собак. Увы, они все же прибудут. И самое позднее — послезавтра.

— А… мы уйдем от них? — робко спросила Зоя.

— Ну конечно. Потому что они очень плохие люди.

— А… вы?

Робер вздохнул.

— Уже нет. Поздновато это произошло, девочка. Но — уже нет.

* * *

В середине дня Робер все же объявил привал.

— Ты знаешь, мы еще какое-то время могли бы продержаться, — сказала аббатиса.

Эпикифор сполз с седла и через силу улыбнулся.

— Верю, мужественные вы мои. Но прежде всего надо дать отдых лошадям. Сегодня ночью они должны выдержать хотя бы полчаса рыси. И еще нам потребуется несколько факелов.

Он упал на попону и отключился.

— Глувилл, — сказала аббатиса. — Отдохните и вы тоже.

— А кто же стеречь будет?

— Я покараулю.

— Ну вы… и женщина, — пробормотал Глувилл. — Железная.

— Просто любящая, — возразила обратья аббатиса.

Глувилл без лишних слов повалился рядом с эпикифором и захрапел. Леонарда укутала Зою плащом. Потом напоила лошадей, привязала их так, чтоб могли пастись, и села на теплый камень.

Они уже довольно далеко удалились на юг, однако осень настигала. В кронах берез появились желтые пряди, начинали краснеть клены, по небу тянулся и курлыкал косяк журавлей. И все же Эпс светил пока щедро, пригревал ощутимо, от сохнущей на плечах рясы поднимался парок. Леонарда поняла, что на теплом валуне долго не выдержит, заснет. Поэтому встала, отогнала от спящих оводов, заботливо поправила плащ на Зое и принялась вышагивать по полянке.

С холма, на котором они остановились, открывался вид на место впадения в Ниргал Огаханга, его самого большого притока. Справа долину ограничивали Рудные горы, далеко на востоке уже различались серые зубцы плато Тиртан, а юг терялся в дымке.

Любое из этих направлений спокойной жизни не сулило. Перевалы Рудных гор были давно и прочно перекрыты пограничной стражей. В южном конце долины, у истоков Огаханга, располагалась 4-я армия, самая многочисленная из всех имперских армий. А на Тиртане с недавних пор воцарилась полная и пугающая неизвестность.

Но больше всего Леонарду беспокоил север. Едва ли не каждую минуту она бралась за померанскую трубу, упорно пытаясь углядеть что-нибудь подозрительное на тракте, на склонах оврагов, либо в ближайших перелесках, но каких-то скоплений людей нигде не замечала.

Неужели облава Зейрата так и не наткнулась на их следы? Или Зейрат спокойно отсыпался, дожидаясь, когда из Ситэ-Ройяля пришлют собак? Но тогда передышку получали и беглецы. Значило ли это, что опасный бубудуск совершенно уверен в их поимке? На что-то же он рассчитывает!

Леонарда почувствовала такую сильную тревогу, что даже спать расхотелось. Немного поколебавшись, она все же разбудила Робера. Тот ее с большим трудом выслушал, но потом зевнул и сказал, чтобы не беспокоилась и ложилась отдыхать.

— У тебя есть план? — спросила Леонарда.

— Как всегда, — в полусне сказал Робер и снова зевнул. — Я тут помидор для тебя приберег. Ты же их любишь?

— Люблю, — призналась Леонарда. — И это — единственное, что роднит меня со святым Корзином. Да и со всеми остальными сострадариями, вместе взятыми. Ты же знаешь, что они собой представляют.

— Как не знать, — все еще сонно сказал эпикифор.

* * *

Обрат Одубаст, матерый сострадарище, интуитивный атеист, хорошо упитанный эскандал и безраздельный оплодотворитель всея деревни Грибантон был непоправимо разбужен самым неподобающим его сану, чину, времени, месту и образу жизни способом. То есть после бани, среди ночи, да еще и в постели у лучшей из любовниц.

— Тэ-экс… И что за дела? — зловеще поинтересовался Одубаст, крайне утомленный амурными достижениями и бесплодными поисками псевдоэпикифора. — Ты, олух, язви тебя, язык проглотил или как?! В чем дело, спрашиваю!!

Деревенский альгвасил, экая, мэкая, кланяясь, виляя задом и пятясь, все же выдавил из себя нечто членораздельное:

— Э-э… Проконшесс. Это самое… пожаловали.

— Какой еще проконшесс? Чем он там пожаловал?

— Да Святой Бубусиды проконшесс, вашество… именем Хрюмо. А пожаловал своей персоной, стало быть.

— Ну да? Из самой Бубусиды? Врешь!

— Да чтоб мне в Аборавары провалиться!

— Ого…

Все люди для Одубаста давным-давно делились только на две категории, — на тех, кто ниже, и с кем он мог делать все, что хотел, и на тех, кто…

Он скатился с лежанки, сунул ноги в сапоги. Спешно застегиваясь через две пуговицы, выскочил на крыльцо.

* * *

Ночь была пасмурная. Во мраке ослепительно сияли факелы. Их держали трое всадников в надвинутых на лица орденских капюшонах. Четвертый факела не имел, зато имел осанку столь внушительную, что у Одубаста подкосились коленки.

— Спим, значит, — проскрипел внушительный всадник. — Почиваем?

И вдруг рявкнул:

— А службу кто за тебя нести будет, окайник?!

Скопившиеся у крыльца грибантонские бубудуски попятились.

— Кто за вас лжеэпикифора померанского ловить будет, бездельники?! — продолжал бушевать грозный посланник Бубусиды. — Дармоеды, буржукты!

— Так ловим, ваша просветленность, — промямлил Одубаст. — Денно и нощно…

— Да? И нощно, значит? Вижу, вижу… У рогаток даже документов не спросили!

Одубаст втянул голову в плечи.

— Факел сюда! Ну-ка, подойди ближе, эскандал. Что видишь?

Проконшесс протянул левую руку. Перед своим носом Одубаст узрел намотанную на черную перчатку цепочку. А на цепочке поблескивала желтым многоугольная пластина со страшными вензелями.