– Намерения Невельского самые превосходные, – заметила Екатерина Николаевна.

– Да куда уж превосходнее! – саркастически воскликнул Николай Николаевич.

– А что тебя не устраивает? Невельской со своей экспедицией делает для России великое дело. Даже я, француженка, это понимаю.

– Ты все правильно понимаешь, радость моя, и я, конечно же, понимаю. А государь слушает объяснения его сиятельства Нессельроде, у которого понималка не в голове или сердце, а совсем в другом месте, который, сидя этим местом в Петербурге, – тут Катрин хихикнула, и Муравьев ответил на ее смех невольной извиняющейся улыбкой, – боится пальцем коснуться Китая даже там, где этого Китая отродясь не было. Мне-то здесь, бок о бок с китайцами, все гораздо яснее. Я прошу права вести прямую переписку и переговоры, чтобы реагировать на их поведение мгновенно, а не ждать, пока придет из столицы какой-нибудь надуманный циркуляр, – мне такого права не дают. Что это значит? Боятся, что я как-то нанесу вред Отечеству, или скрывают, что делают что-то за моей спиной? И то, и другое говорит о том, что мне не доверяют. Невельской, очертя голову, снова и снова лезет на рожон, надеется на мою защиту, но возможности мои не безграничны, а государю скоро надоест, что какой-то капитан постоянно нарушает его указания. Да, намерения его самые благородные и патриотичные, я их постоянно поддерживаю, но император просто не может допустить, чтобы на высочайшие предписания, грубо говоря, плевали. Иначе кто же будет уважать такого главу государства? О Господи, как же я устал от всего этого! – неожиданно воскликнул Николай Николаевич, одним большим глотком осушил бокал, поставил его на столик и схватился руками за голову. – М-м-м…

Катрин вскочила, обогнула столик и присела на подлокотник кресла мужа. Он, словно ждал этого, повернулся и ткнулся лбом в ее грудь, а она прижала его голову к себе, поглаживая рыжеватые растрепавшиеся кудри:

– Успокойся, милый, все проходит, и это пройдет, как говорил царь Соломон. Ты обязательно победишь!

– Нет, – жалобно сказал ее муж, ее герой, блестящий генерал-губернатор, – если кто и победит, так только Невельской. Потомки будут превозносить лишь его открытия.

– Каждый получит то, что заслужил. Пускай не сразу, но – получит, – убежденно сказала Екатерина Николаевна. – И тебя вспомнят добрым словом.

– Это когда еще будет. – Интонация его голоса изменилась, в них явственно проявились нотки желания, и он тут же подтвердил изменение поцелуем в ложбинку между грудей. И сказал туда же, в эту ложбинку: – А хочется сейчас и не только доброго слова. – И снова поцеловал.– Ну, так пойдем, – засмеялась Катрин. – Кто нам может помешать?

2

Николай Павлович приехал в Михайловский дворец в дурном расположении духа. Причиной его раздражения и даже, можно сказать, многодневного тихого гнева была бездарная, по его мнению, работа российских послов в европейских странах, а в первую очередь – барона Бруннова в Англии. Недоволен он был и шефом русских дипломатов графом Нессельроде.

В январе у императора состоялось несколько встреч с английским послом Джорджем Гамильтоном Сеймуром. Первая и, пожалуй, самая важная – на балу у Елены Павловны, в этом самом Михайловском дворце. Хотя называть балом тот вечер, пожалуй, неправильно. После неожиданной смерти Михаила Павловича великая княгиня почти перестала давать балы, а проводила салонные вечера, на которых встречались люди из самых разных кругов русского общества. Здесь любили бывать модные писатели и журналисты, музыканты (из которых самыми заметными были братья Рубинштейны), художники, артисты, чиновники, политики, дипломаты (и не только русские); все чувствовали себя свободно, благодаря умной и очаровательной хозяйке, которая умела с каждым поговорить на интересующую его тему. Здесь обсуждались новинки литературы и театра, насущные вопросы политики – как внутренней, так и внешней – и порою складывались мнения, которые могли оказать влияние на решения правительства, Государственного совета и даже государя.

Кстати, нередкими гостями на этих вечерах были члены императорской фамилии: у Елены Павловны, которую они называли «нашей ученой», любили бывать цесаревич – и один, и с Марией Александровной, – великий князь Константин Николаевич, а иногда, правда, очень редко, и сам император. Николай Павлович, хоть и прервал тайные свидания, остался любящим другом хозяйки дворца. Разумеется, он все до тонкостей знал об ее салоне (Третье отделение не дремало, тем более что его начальник князь Орлов весьма подозрительно относился к умозаключениям некоторых завсегдатаев салона), но вольному духу его не препятствовал, а плодами политических споров и обсуждений охотно пользовался. Более того, иногда именно в салоне Елены Павловны затевались дипломатические игры, имевшие далеко идущие последствия.

Одной из таких затей была и встреча императора с английским посланником, случившаяся 9 января. Николай Павлович посчитал, что начинать игру будет гораздо удобнее на неофициальной территории, и приезд в салон сэра Гамильтона был как нельзя кстати. Сам самодержец всея Руси появился во дворце, можно сказать, нелегально. Он не хотел встречу с Сеймуром делать достоянием гласности, а потому постарался не попадаться на глаза разношерстным гостям, в это время шумно обсуждавшим в зале провозглашение во Франции Второй империи и значение этого события для России. Елена Павловна предоставила в его распоряжение бывший кабинет мужа и пригласила туда англичанина для сугубо приватной беседы.

Император не стал разводить церемонии, а сразу, как говорится, взял быка за рога.

– Сэр Гамильтон, я уверен, вам известны более чем доверительные наши отношения с лордом Эбердином. – Сеймур вежливо наклонил голову. Он действительно был осведомлен об отношениях, возникших между премьер-министром Пилем, главой МИДа Эбердином и российским императором в 1844 году во время визита русского самодержца в Англию. – Мы тогда сошлись во мнении, что Оттоманская империя «больна» и следует подумать о разделе ее «имущества». Это время настало. Я хочу, чтобы мы – Россия и Англия – пришли к соглашению по Проливам и Балканам. Мне нужен протекторат над Босфором, Дарданеллами, а также над Болгарией, Сербией, Валахией и Молдавией. То есть там, куда простираются интересы России. Остальное мне неважно. Если вы водворитесь в Египте, на Крите и даже в Сирии, я возражать не буду. Я не стану трогать китайскую территорию, о чем вы недавно говорили с товарищем министра Сенявиным. Что же касается Константинополя, то, если обстоятельства вынудят меня занять его, это будет всего лишь временная акция, я готов принять обязательство не водворяться там, но я не позволю занять Константинополь ни Англии, ни Франции, ни тем более Греции…

Сеймур слушал размеренную, хорошо поставленную речь императора и думал, что крайне несправедливо Англию в Европе считают оплотом консерватизма; Россия в этом смысле даст сто очков вперед: вот же – прошло почти девять лет, прогремели революции, сменились правители, Франция успела побывать республикой и вновь стать империей, а в мышлении властелина почти полумира ничего не изменилось, даже терминология. Ни он, ни его министры не понимают, что приоритеты со временем меняются… Или прикидываются, что не понимают? Ну, завладеет Англия Сирией и даже Месопотамией, а Россия, с ее-то огромной армией, подомнет под себя Турцию, затем Персию, которая и так уже, торгуя с Англией, оглядывается на русских, а там и до Индии, как говорят русские, рукой подать. Вот уж действительно, если садишься ужинать с чертом, запасайся очень длинной ложкой, иначе на твою долю ничего не останется. Что будет с Англией, если она лишится Индии? Да просто превратится в захудалую, третьесортную страну. Никакой премьер на это не пойдет! Даже Эбердин со всей его миролюбивой политикой.