У этих историй есть очевидные изъяны. Прежде всего их авторы не учитывают, что между битвой при Коллинских воротах и упомянутым заседанием сената прошло совсем немного времени, одиндва дня,[1237] за которые сулланцы вряд ли могли совершить чтото из ряда вон выходящее. Но даже если так, возникает вопрос: а кого они убили помимо явных марианцев? Ни одного имени, ни одного эпизода. Повидимому, Плутарх и Орозий описали ситуацию, которая возникла ФУТОВ начала проскрипций.

Выходит, оба этих автора (или их источники) все выдумали? Ведь первый писал почти через 200 лет после событий, другой — через 500. Вряд ли речь идет о вымысле, но напутать вполне могли: коль скоро Плутарх и Орозий рассказывают о положении дел после начала проскрипций, то и возмущаться Катул и Метелл могли именно проскрипциями.[1238] А вот Фуфидий, возможно, имел основания заранее просить Суллу умерить гнев и ввести террор в какоето русло. Флор пишет, что он даже спас коекого от гибели (III. 21. 25). Фуфидий,[1239] как уже говорилось, был центуриономпримипилом, а потому не принадлежал к верхам общества. И хотя он водил знакомство с весьма высокопоставленными римлянами,[1240] среди его знакомых людей, далеких от власти, было куда больше, чем у Метелла или Катула. В случае разгула бесконтрольного террора их некому было защитить, публикация списков осужденных внесла бы хоть какуюто ясность. Если именно такими намерениями руководствовался Фуфидий, то он жестоко ошибся.

Эдикт о проскрипциях предусматривал следующее: того, кто попал в списки «врагов», любой мог безнаказанно убить[1241] и даже получить за это награду — 48 тысяч сестерциев за голову. Имущество проскрипта конфисковывалось; за его укрывательство грозила смерть; его дети и внуки лишались гражданской чести, права на родительское имущество и не могли занимать магистратур, однако обязаны были нести повинности, связанные с их сословным положением (Плутарх. Сулла. 31. 7–8; Катон Младший. 17.5; Ливии. Периоха 89; Веллей Патеркул. П. 28. 4 и др.).

Таким образом, Сулла предлагал принять участие в избиении проскриптов всем желающим. Кроме того, он заявил, что пополнит список новыми именами, если когото забыл, и тем откровенно провоцировал доносительство. Сулла словно кидал кость толпе, которая, как говорил Саллюстий, считала честным все, за что ей платили (Югуртинская война. 86.3). Плутарх писал, что проскрипции были встречены всеобщим недовольством. Но он имел в виду скорее представителей высших классов, против которых в первую очередь и были направлены репрессии. Неудивительно, что Сулла, как указывает Плутарх, не посоветовался с магистратами — их избирали еще при марианцах, и многие из них сами попали в списки осужденных, а другие вряд ли одобрили бы новые бессудные расправы. Да и вообще их мнения не интересовали победителя, оружием доказавшего свое право карать и миловать. Из простолюдинов же коекто увидел в проскрипциях неплохую возможность подзаработать и не преминул воспользоваться ею[1242] Впрочем, таких «умельцев» было вряд ли много — львиную долю конфискованного захватывали приближенные Сулльг.

Чьи же имена значились в первом списке? Разумеется, вожди побежденной группировки: Гней Карбон, Гай Марий, Гай Норбан, Квинт Серторий, но также и Луций Сципион, к числу марианских лидеров не относившийся, но занимавший консульскую должность в 83 году и «нарушивший» соглашение с Суллой. О них сообщает Орозий (V. 21. 3). Но можно не сомневаться, что в списке шла речь вообще о всех скольлибо заметных марианцах — Гнее Домиции Агенобарбе, Марке Марии Гратидиане, Марке Юнии Бруте, Марке Перперне Вейентоне, Квинте Валерии Соране и других. В последующих проскрипциях упоминались, очевидно, менее именитые люди — представители италийских общин, личные недруги сулланцев и т. п. «И всего более, — как ядовито замечает Аппиан, — свирепствовали против лиц богатых» (ГВ. I. 96. 447). Чего и следовало ожидать.

Свора убийц с энтузиазмом набросилась на своих жертв. Не вполне ясно, когда казнили Цензорина, Каррину и Дамасиппа — до публикации первого списка или всетаки после, но это, в сущности, не имеет значения. У сикариев, как называли в Риме головорезов, была и другая работа.

Одним из первых убили претора Марка Мария Гратидиана, родственника победителя кимвров. Его вытащили из козьего хлева, где он прятался, привели на могилу Катула и совершили своеобразное жертвоприношение манам[1243] коллеги Мария. Сказать, что смерть несчастного была мучительной, — не сказать ничего. Ему выкололи глаза, отрезали уши, вырвали язык, отрубили руки, перебили голени, чтобы он «умирал постепенно, теряя один член за другим» (Флор. III. 21. 26; Сенека. О гневе. III. 18). И лишь после, насладившись мучениями обреченного, палачи разрубили его на куски. Как писал полтора века спустя поэт Марк Анней Лукан, Марий Гратидиан стал «жертвой, способной снискать лишь одно отвращение тени» Катула (Фарсалия. П. 175–176). Голову Мария отослали под Пренесте вместе с головами Цензорина, Каррины и Дамасиппа (Орозий. V. 21. 8).

Конечно, и на совести марианцев немало жестокостей. Но ни о чем подобном со стороны последних источники, пристрастно фиксирующие каждое их злодеяние, не сообщают.[1244] В чем же причина такой свирепости? Конечно, Марий Гратидиан был известным деятелем своей группировки, возможно, участвовал в операциях по разгрому сил сената в 87 году,[1245] однако чемто особенным вроде бы не отличился.[1246] Но так только кажется. Ведь именно он стал автором закона, который стабилизировал денежное обращение и тем отнял у должников надежду на уменьшение долга изза инфляции. А их среди нобилей, в том числе и сторонников Суллы, было более чем достаточно. Впоследствии Макиавелли скажет: «Люди скорее простят потерю отца, чем потерю имущества».[1247] Теперь посягнувшим на святое приходилось платить сполна.[1248]