Ничтожному опасно попадаться Меж выпадов и пламенных клинков Могучих недругов.[1259]

Источники называют разные цифры погибших во время проскрипций. Аппиан пишет о 40 сенаторах и 1600 всадниках, внесенных в списки опальных уже в начале террора, а затем о 90 сенаторах и 2600 всадниках, убитых и изгнанных при Сулле (ГВ. I. 95. 442; 103. 482). Но сколько из них было уничтожено, неясно. К тому же речь идет, видимо, о жертвах не только Суллы, но и марианцев.[1260] Валерий Максим сообщает о 4700 умерщвленных проскриптах (IX. 2. 1). Вряд ли, однако, ктолибо вел точную статистику погибших и выживших. К тому же среди палачей было немало простолюдинов, которые имели прекрасную возможность сводить счеты с такими же низкородными людьми — мало ли с кем они смогли в свое время поссориться или подраться? Вряд ли имена таких жертв попадали в проскрипции. В списки имело смысл вносить состоятельных людей, чтобы завладеть их имуществом, а бедняки никого не интересовали.

Таким образом террор носил, как обычно это и бывает, бесконтрольный и «неформальный» характер. И когда мы говорим о проскрипциях, мы, конечно, имеем в виду жертв сулланской резни независимо от того, были они внесены в списки или нет. Дионисий Галикарнасский пишет, что при Сулле погибло, не считая убитых в сражениях, 40 тысяч человек (V. 77. 5). Конечно, эта цифра носит условный характер и, повидимому, преувеличена, поскольку никто всерьез подсчетом жертв не занимался. Но то, что речь должна идти о пятизначных цифрах, сомнений не вызывает.

Это тем более вероятно, что от проскрипций пострадал не только Рим. Страшный удар обрушился на несчастную Италию, подобно тому, как события Варфоломеевской ночи не ограничились одним Парижем.[1261] Приспешники Суллы рассыпались по ее городам и селениям, грабя и убивая тех, кого считали нужным (Дион Кассий. XXX–XXXV. 109. 9). Яркую картину одной из таких расправ нарисовал в речи «За Клуенция» Цицерон. В самнитском городе Ларине некоего Оппианика обвинили в том, что он организовал убийство своего сонаследника Марка Аврия. Обвинение выдвинул родственник погибшего, Авл Аврий, который стал настраивать жителей Ларина против Оппианика, но тот бежал в лагерь Метелла Пия и присоединился к сулланцам. После их победы он приехал в родной город во главе отряда и навел там «порядок»: отстранил от власти кваттуорвиров — членов коллегии четырех, избранных населением и управлявших общиной, — и назначил себя и еще трех человек на их место, ссылаясь на волю Суллы. Затем Оппианик внес в проскрипции и казнил двух Авлов Авриев, в том числе и своего обвинителя, сына одного из них, Гая, а также некоего Секста Вибия. Граждане Ларина не смели и слова молвить, боясь разделить их участь (За Клуенция. 19–25). В другой речи Цицерон рассказывает, что тесть плебейского трибуна Сервилия Рулла округлил свои земельные владения под Казином в Лации, проскрибировав многих видных людей (Об аграрном законе. III. 14).

Как уже говорилось, по римским законам тому, кто хотел избежать смертной казни, позволялось уйти в изгнание. Однако проскрипции этого не предусматривали. Если Сулле было угодно, то проскрипта преследовали повсюду. Консул 83 года Гай Норбан после падения Аримина прекратил борьбу и отбыл на Родос, но это его не спасло — жестокий победитель потребовал выдачи беглеца. Пока местный совет обсуждал, как поступить — ведь под угрозой оказывалась репутация их города как убежища для изгнанников,[1262] — Норбан покончил с собой на городской площади (Аппиан. ТВ. I. 91. 422). Ливии уверяет, что его уже хотели схватить, но он успел пронзить себя мечом (Периоха 89). Этот пример показывал, что проскриптам нет спасения, что они, выражаясь словами Саллюстия, «стерты с лица земли» (История. П. 14).[1263]

Впрочем, не ко всем Сулла был так суров. Коллега Норбана по консулату Луций Сципион, которого Сулла обвинял в нарушении мира и внес в проскрипции одним из первых, удалился в изгнание в Массалию (Цицерон. За Сестия. 7). Его там никто не тревожил, и он спокойно дожил там остаток дней — оказавшийся, повидимому, не столь уж большим.[1264] Повидимому, Сципиона спасла его знатность, а так же то, что к лидерам марианской группировки он всетаки не принадлежал — Сципион лишь верно служил им. Повезло и некоторым другим, менее родовитым проскриптам — Гнею Децидию, Авлу Требонию, Луцию Фидустию. Фидустий оказался личностью в своем роде уникальной, попав в проскрипции вторично — уже во времена второго триумвирата. На сей раз, однако, ему спастись не удалось.[1265]

Стоит отметить, что Сулла расправлялся не только с живыми. Он велел вырыть останки Мария и бросить их в Аниен. Памятники его побед были разрушены; восстановление их молва приписывала Цезарю (Цицерон. О законах. П. 56; Валерий Максим. IX. 2. 1; Светоний. Юлий. 11).

Террор позволил обогатиться очень многим приспешникам нового режима. «Сулла, овладев Римом, стал распродавать имущество казненных… и стремился сделать соучастниками своего преступления возможно большее число лиц, и притом самых влиятельных» (Плутарх. Красе. 2.4). Не исключено, конечно, что Плутарх немного преувеличил — Сулле ни к чему было толкать своих сторонников к участию в дележе «трофеев», ибо они и сами проявляли к тому немало охоты. Во всяком случае, неизвестно, чтобы диктатор склонял к этому когото конкретно. Но суть событий от того не меняется.

Богатейшие поместья Секста Росция, стоившие, по словам Цицерона, 6 миллионов сестерциев, вольноотпущенник Суллы Корнелий Хрисогон купил за 2 тысячи (Цицерон. За Росция. 6). Центурион Луций Лусций, если верить Цицерону, нажил себе состояние не менее 10 миллионов сестерциев. В 64 году его, правда, осудили, но, очевидно, лишь потому, что он не мог похвастаться знатным происхождением и не имел политического влияния (Асконий. 9091С). А вот более родовитым сулланцам это вполне сходило с рук. Особенно «прославился» умением делать деньги на крови Марк Лициний Красе. Про него говорили, что он скупает за бесценок или выпрашивает себе в дар громадные состояния, а в Бруттии, на юге Италии, внес когото в проскрипции без разрешения Суллы, которыйде после этого перестал пользоваться его услугами (Плутарх. Красе. 2.4; 6.8). Но причины размолвки могли быть самыми разными — недаром же Плутарх осторожно пишет: «говорили». Одни говорили одно, другие — другое. Вполне возможно, что Красе преувеличивал свою роль в битве при Коллинских воротах, приписывая весь успех себе. Нажился на имуществе проскриптов и вовремя перешедший на сторону победителей Марк Эмилий Лепид (Саллюстий. История. I. 55. 18). Прибрал ли чтолибо к рукам сам Сулла, неизвестно. Но очевидно то, что он сквозь пальцы смотрел на «проделки» своих приближенных.