СРАЗУ после смерти императора пошёл слух о том, что он не умер. Уже позднее, 28 февраля 1826 года, князь Александр Сергеевич Меншиков записал в дневнике, что находившийся при императрице Елизавете князь Волконский полагает, что «у покойного Государя действительно приходило на ум отречение от престола» и он был «в состоянии удалиться в монастырь». Если Александр и впрямь так нестандартно отрёкся, то князь Пётр Михайлович Волконский был одним из посвящённых и огромный психологический груз знания мог вызвать у него такое вот полупризнание «своему» — князю Меншикову…

Слух волновал и будоражил… И не потому ли Николай колебался принять верховную власть даже после того, как точно узнал об истинном положении вещей с престолонаследованием? Ранее он знал об отречении в его пользу, возможно, только со сказанных вскользь слов бабки-императрицы, а теперь об этом ему было сказано официально, хотя и без публичного оглашения.

Николая понять можно… А вдруг старший брат передумает? А вдруг он опять перерешит, как делал это в своей жизни уже не раз?

Константин, сидя в Варшаве, резко отказывался… Время шло, на троне никто не появлялся. И надо было садиться на него тому, кому это определил сам Александр.

То есть Николаю…

Он стал императором, а летом 1826 года короновался… И в дневнике жены Николая, императрицы Александры Фёдоровны, 15 августа 1826 года — в дни коронации — появилась такая вот любопытная запись: «Наверно, при виде народа я буду думать о том, как покойный император, говоря нам однажды о своём отречении, сказал: «Как я буду радоваться, когда я увижу вас проезжающими мимо меня, и я, потерянный в толпе, буду кричать вам «ура»…» Эти слова, не упоминаемые даже Шильдером, привёл в своём якобы «антикузьмичёвском» произведении великий князь Николай Михайлович, чем, по мнению Барятинского, «выказал большое мужество и беспристрастие».

Можно расценивать это и так… Но, может быть, это был важный намёк на истину, противоположную утверждениям… самого Николая Михайловича? Ведь, как писал в рецензии на труд Николая Михайловича А. Голомбиевский: «С появлением… исследования великого князя… в разных концах России возник живой интерес к уже почти забытому вопросу, в печати сообщаются новые данные в подтверждение легенды, предпринимается издание жизнеописания материалов о Фёдоре Козьмиче». Не означает ли это, что Николай Михайлович Романов, не имея, как член августейшей фамилии и, в качестве такового — родственник Александра, возможности сказать известную ему правду, избрал для привлечения интереса к проблеме такой вот оригинальный способ?

Нельзя исключить даже согласованности в действиях великого князя Романова и «просто» князя Барятинского! Великий князь дал фактографическую основу, по видимости отрицая тождество царя и старца, а «просто» князь, используя, в том числе, и важнейшие данные великого князя, дал внятное и убедительное подтверждение и обоснование этой версии.

Собственно, имеется важное свидетельство того, что августейший историк Николай Михайлович на самом деле был прямо уверен в обратном тому, что сам же публично утверждал. Дело в том, что родной брат Николая Михайловича — великий князь Александр Михайлович был сыном великого князя Михаила Николаевича, внуком императора Николая I, племянником императора Александра Второго, двоюродным братом императора Александра III и, в качестве такового, — двоюродным дядей императора Николая II. В эмиграции Александр Михайлович написал интересные воспоминания, которые, между прочим, прямо начал с описания ухода своего двоюродного деда Александра I из таганрогского «дворца» в безвестность…

Но более того! Двоюродный внук царя Александра сообщает, что его родной дед — царь Николай во время одного из путешествий по Сибири «выразил желание побеседовать со старцем, известным под именем Фёдора Кузьмича, и сделал большой крюк с пути, чтобы посетить его убогую хижину в глуши Сибири»…

А дальше великокняжеский текст таков:

«Свидание произошло без свидетелей. Император оставался с глазу на глаз со старцем более трёх часов. Он вышел от него в глубокой задумчивости. Свите царя показалось, что на его глазах были слёзы»…

«Мой покойный брат, — продолжал августейший мемуарист, — великий князь Николай Михайлович, работая несколько лет в наших семейных архивах (напомню, что эти архивы были личными бумагами императорской фамилии! — С.К.), старался найти подтверждение этой удивительной легенды. Он верил в её правдоподобие, но дневники нашего деда Николая I, как это ни странно, даже не упоминают о посещении им старца Фёдора Кузьмича»…

Биохроника жизни русского императора — это нечто, фиксируемое обычно с подробностями детальнейшими. При этом в факте посещения старца императором можно не сомневаться, как и в факте отсутствия дневниковых записей. И само их отсутствие более чем убедительно. Если бы старец был просто старцем, то запись о личном развенчании легенды в дневнике Николая просто обязана была быть. Если же император царствующий обнаружил в «Кузьмиче» императора скрывшегося, обнаружил родного старшего брата, то… То о каких тут «записях» может быть речь! После такого шока самому впору клобук надевать!

Немногомудрый (хотя — кто его знает, может, напротив — иезуитски мудрый!) А. Голомбиевский полностью труд и «антикузьмичёвские» выводы великого князя Николая Михайловича одобрял и приводил свои собственные, крайне натянутые, соображения против версии старца экс-императора. Самым «сильным» из них является рассуждение о том, что, мол, Елизавета Алексеевна, умирая через полгода после 19 ноября 1825 года «от полного истощения сил» в Белёве, написала 3 мая 1826 года матери: «Notre Ange est au ciel, et moi, je vegette encore sur la terre…» (Наш ангел на небе, а я прозябаю ещё на земле). Мол, не могла умирающая так притворяться! Тем более что «Notre Ange» было семейным прозвищем императора.

Ну, во-первых, не питая к мужу нежных чувств (а это — достоверно), императрица как раз вполне могла и притворяться. Скорее всего, она просто изображала официальную «скорбь» — муж ведь к ней тоже нежных чувств не питал (и это — тоже достоверно).

Во-вторых же…

Что написанное могло значить? Если её супруг был на самом деле жив, то с момента его «кончины» Елизавета Алексеевна должна была находиться в состоянии тяжёлого непрерывного стресса, хотя мужа и не любила. Вот если бы царь действительно умер, стресса не было бы. А он был! Так что скорая кончина — без кавычек — императрицы может быть ещё одним подтверждением в пользу версии. При этом кроме борьбы со стрессом надо было ещё и прибегать то и дело к иносказаниям, к умолчаниям. И не относилось ли это «Notre Ange» (употреблённое и в ноябрьских письмах 1825 года) не к мужу, а к умершей в младенчестве, в 1800 году, дочери Марии? Если это так, то «вдова», употребляя как уловку безличное «наш ангел», с одной стороны — формально не лгала, а с другой — работала на новый интерес удалившегося от трона императора. Тем более что особо нежных чувств супруги, повторяю, не испытывали друг к другу с самого начала брака, как-то странно сблизившись лишь под его конец…