в молчании пялилась на Роберта с сестрами. «Как будто двухголовых цыплят увидели», – подумала Констанс. Но Роджер знал, как поубавить в них любопытство: «Добрый вечер, миссис Фолсом. Как там Берт и Делия?», «Добрый вечер, миссис Стабс…», «Привет, Фрэнк!».

Они вышли на главную улицу. Роджер увидел свет в угловой комнате дома, в столовой, но войти в «Вязы» еще не был готов.

– Порки, ты не мог бы отнести мои вещи к дому и положить на крыльце? Я приду к тебе сегодня без пятнадцати девять. Девочки, давайте немного пройдемся.

Перед почтовым отделением Констанс остановилась.

– Они сняли со стены объявление о розыске папы с его фотографией.

– У меня есть такая. Один мой приятель стащил объявление из полицейского участка в Чикаго. Я вырезал из него фотографию и вставил в рамку, чтобы подарить маме на Рождество.

– О, Роджер, теперь у нас в доме будет висеть папин портрет!

Последние недели в Чикаго выдались ненастными: с озера на город налетали злобные порывы то дождя, то града, то снега. В этом году он в первый раз увидел настоящий снегопад, такой, как был в детстве, и вспомнил, как Беатриче, дочь маэстро, задала отцу вопрос, который часто мучил и его самого:

– Папа Бене, почему зимой первый снег такой красивый? Как музыка…

– Вот что я тебе скажу, Биче: в первые месяцы жизни нас пеленают в белое, укачивают и кладут спать тоже во все белое. Уже потом нам говорят, что рай – это воспоминание о раннем детстве и тоже белый. Нас поднимают и носят на руках; мы словно плывем по воздуху. Вот почему нам кажется, что ангелы летают. Первый снег напоминает нам про тот единственный период в жизни, когда мы не знали страха. Кладбище под дождем являет собой самую печальную картину на свете, потому что дождь похож на слезы, а вид кладбища, усыпанного снегом, весьма привлекателен. Мы вспоминаем мир нашего детства. Зимой покойники лежат там как в люльке.

– Да, папочка. Спасибо, папа Бене.

Они миновали таверну и скобяную лавку мистера Хикса.

– Теперь это ателье мисс Дубковой. Миссис Лансинг выкупила помещение, и Фелисите иногда здесь работает. Вот это мастерская Порки. Видишь, он расширил ее. А здесь жила миссис Кавано, но ее забрали в Гошен.

Не доходя до «Сент-Китса», Роджер повернул назад, пояснив сестрам:

– Мама, наверное, нас заждалась.

Тринадцатилетняя Констанс уже превратилась в юную леди, довольно высокую для своего возраста, но под впечатлением приезда брата во время этой прогулки – всего на несколько минут! – вдруг снова почувствовала маленькой девочкой: тянула Роджера за рукав, дергала за карман, хватала за локоть – все видом показывала, что совсем не прочь, чтобы он посадил ее к себе на плечи, как делал отец каждый день, когда возвращался с работы.

Роджер остановился и с улыбкой посмотрел на нее.

– Но, Конни, ты слишком большая, чтобы взять тебя на ручки.

Она смутилась.

– Ладно, тогда я возьму тебя за руку.

Холмы, за ними горы…

Всю жизнь ее друзья и враги говорили о ней: «Есть что-то от маленькой девочки в Констанс Эшли-Нишимура» или «В натуре Констанс есть черты, которые не свойственны взрослым людям; наивность на грани глупости». Во всех организованных ею общественных кампаниях она опиралась на людей старше себя, словно они были ее отцами и братьями. У нее был безошибочный инстинкт отыскивать таких людей – двух вице-королей Индии, последнего хедива в Египте, президентов и премьер-министров (выступала за введение «Кодекса для землевладельцев», за «Право голоса для женщин», за охрану прав замужних женщин, требовала взять «проституцию под надзор», создав что-то вроде профсоюза для этих женщин, организовав компанию «Глазная клиника для детей», заложила основы профилактической медицины, а также миллионеров. (При тех деньгах, которые Констанс собирала, случалось такое, что ей нечем было оплатить свое пребывание в отеле.) Благодаря маленькой девочке, жившей у нее в душе, ей удавалось справляться со всеми трудностями, выпадавшими на ее долю, с жестокостью полиции, с обидами и унижениями, удавалось противостоять потоку грязи, который выливали на нее. Она была бесстрашной, как маленькая девочка, что несвойственно взрослым женщинам. Искренность и уверенность в себе она получила как дар от своего отца и брата. Самые ценные дары – и самые гибельные! – это те, которые даритель преподносит просто так, даже не подозревая о том, что делает; потом в течении многих лет эти дары передаются другим в бесчисленных ситуациях повседневной жизни – через взгляд, через паузу в речи, через жест и молчание, через улыбку, восхищенным или недовольным выражением лица. Констанс обрела других отцов и братьев. Очень часто они сердились на нее, иногда приходили в ярость, но очень редко предавали.

Наконец они подошли к дому. Роджер постоял, разглядывая вывеску, на которой значилось: «Пансион «Вязы» – комнаты внаем со столом». Он вспомнил письма, которые ему присылала София, свой первый год в Чикаго, день, когда выплатили налоги и покрепче сжал локоть сестры.

Они вошли в дом.

– Мама, Роджер приехал!

Беата вышла в холл из кухни, посмотрела на него, совершенно не узнавая, и неожиданно сообразила, что забыла снять фартук. Это не входило в ее планы, поэтому, смутившись, она принялась торопливо развязывать тесемки. Скованности в нем, физической неловкости и трепета как не бывало. Он выпрямился, расправил плечи. Беату Эшли трудно было назвать хрупкой, но Роджер вдруг впервые заметил, что она беззащитна, что зависит от него, нуждается в нем. В присутствии отца она никоим образом не давала понять сыну, что ей требуется его помощь. На ней было, как всегда зимой, синее шерстяное платье, незамысловатое, без изящества, и все равно – в этом не было никакого сомнения – она оставалась самой красивой женщиной в мире. Роджер подошел к ней, заключил в объятия и поцеловал, наклонившись всего лишь на полдюйма, которые показались ему двумя футами. Он приехал, чтобы защищать ее и быть ей опорой. Теперь он взрослый.

– Добро пожаловать, Роджер.

– Прекрасно выглядишь, мама.

– Мама, – вклинилась Констанс, – на станции миссис Лансинг поцеловала Роджера. Весь город был там.

– Твоя прежняя комната ждет тебя, – сказала Беата.

– Дай я сначала огляжусь.

В гостиной стояла разрозненная мебель, собранная Софией предмет за предметом, слегка потертая и поцарапанная, но чистая, приведенная в порядок; столовая была типичной для всех пансионов – длинный стол посредине, по стенам два буфета, «ощетинившихся» графинчиками для уксуса и масла, перечницами, соусниками и супницами. Вооружившись фонарем, они осмотрели курятник с инкубатором, навестили корову Вайолет, а также небольшой сарайчик, который Порки