сколотил для уток, затем отправились в коттедж, который называли домиком для дождливых дней, где принялись рассматривать зарубки, которые делал отец каждый год, отмечая их рост: Лили с двух годиков в 1886 году до восемнадцати лет в 1902-м; Роджера с одного года в 1886 году до семнадцати лет в том же 1902-м, и так далее. Потом подошли к дубам, которые отец посадил в 1888 году: стояли и смотрели на них в немом изумлении. Всех Эшли за единственным исключением привлекало все, что росло, развивалось и имело перспективы на будущее.

Как уже бывало не раз, Беата пригласила Порки на ужин. Он никогда не садился с семьей за стол в передних комнатах, ел обычно на кухне, а этим вечером вообще отсутствовал. За столом избегали говорить о серьезных предметах. Все, казалось, пребывали в ожидании неизбежного разговора Роджера с матерью – наедине, в гостиной, позже, – когда речь пойдет о том, что никто не осмелился высказать: о будущем. Где девочки будут продолжать образование? Мать когда-нибудь начнет выходить за ворота? Обзаведутся ли они вновь друзьями? Роджер показал им несколько фотографий Лили вместе с чудесным малышом. Рассказал, как она сожалела, что не смогла приехать к ним. Двадцать восьмого числа она отправляется в Нью-Йорк после четырех исполнений «Мессии» – двух в Чикаго и еще двух в Милуоки. Начал рассказывать им про свою работу, и только благодаря расспросам Констанс разговор не превратился в обмен пустяками. София не проронила ни слова. Когда все встали из-за стола, девочки двинулись на кухню.

– Мама, посуда может подождать полчаса? – спросил Роджер.

– Да, дорогой. А что такое?

– Позже мы сядем в гостиной и поговорим, а сейчас я хочу прогуляться с Софией, пока не стало слишком поздно и холодно. С тобой, Конни, мы пойдем гулять завтра. Пропустим старших вперед.

– Да, конечно, Роджер. София, закутайся теплее.

Они шли, держась за руки, что было необычно для семейства Эшли. Чтобы не идти центральной улицей, свернули на старый бечевник. Рядом струилась Кангахила под начавшим крепнуть льдом.

– Софи, мне нужно кое-что сказать тебе. Я собирался завести разговор об этом утром на Рождество, но лучше сейчас. На Пасху вы с Порки приедете ко мне в Чикаго. Я нашел мастерскую, где ему сделают ортопедический башмак, а для тебя у меня есть кое-что интереснее. Я знаю одну даму, она заведует школой медсестер. Ей очень понравилась моя статья, в которой говорилось о тебе, и она пригласила меня в гости. Я рассказал ей, какая ты, дал почитать отрывки из твоих писем, в которых говорилось, как мама учит вас с Конни дома, и она пообещала зачислить тебя даже в середине семестра, как только тебе исполнится семнадцать с половиной, то есть через год три недели, считая от сегодняшнего дня. Она передала кое-какие учебники, чтобы ты смогла подготовиться.

София молчала.

– Тебе не нравится эта идея?

– Роджер…

– Да?

– Я не смогу поехать.

– Почему?

– А как же… пансион?

– Ты начала это дело. Это выдающийся поступок для девочки четырнадцати лет. Ты же писала, что здесь все работает как надо. Мама и миссис Свенсон наймут еще одну служанку, когда вы с Конни пойдете в школу этой осенью.

София стояла молча, не поднимая глаз.

– Ты беспокоишься о том, кто будет делать закупки: муку мешками и все остальное – и кто заниматься бухгалтерией? Ладно. Знаешь, зачем я на самом деле приехал в Коултаун? Хочу уговорить маму прервать затворничество и выходить в город. Ты покажешь ей, как и что нужно делать. Мама – умница, плюс к тому прекрасная хозяйка. И вот еще что. Пансион просуществует еще год, самое большее. Мы с Лили постараемся заработать столько, чтобы вам с мамой не пришлось гнуть спину с утра до вечера. Теперь, София, запомни мои слова: ты поступишь в школу медсестер мисс Уиллс в январе 1906 года, или я буду не я. А пансион наверняка закроет свои двери через полгода после этого.

София только тихо сказала:

– А цыплятки, а утки, а корова?..

– Я попрошу Порки подыскать какого-нибудь парнишку, которому ты сможешь их доверить, и заплачу ему, так что не переживай за свою живность.

Он заговорил о самом важном. После Лили она была первой, с кем он поделился своей твердой верой в то, что где-то на краю света их отец сможет услышать про Сколастику и Бервина Эшли. Через какое-то время они, возможно, получат письмо, полное намеков, похожих на шифр, которые только им будут понятны. В нем может, например, оказаться просьба: «Пожалуйста, напишите мне о моем любимом друге, который проявляет исключительную заботу обо всех больных животных» или «Если вам известна особа, чье имя по-гречески означает мудрость, передайте ей, что я люблю ее». Он оставит обратный адрес, по которому они смогут ему написать в ответ. Соберутся вместе и сделают общую фотографию, чтобы отправить ее папе.

Роджер вдруг почувствовал, что сестра не слушает его. Он еще не понял, что София лишилась способности верить, – так часы с изношенным механизмом перестают идти. Она больше не могла поверить в то, что после пансиона может начаться новая жизнь, что когда-нибудь увидит отца, что будет выхаживать больных или что постоянно – день за днем – сможет жить рядом с теми, кого любит.

В самом начале прогулки София забрала у него свою руку. Сейчас он увидел, что сестру сотрясает легкая дрожь, а потом услышал ее тихий голос:

– Роджер… Я думаю… Мне хочется вернуться домой.

– Ты устала?

– Немного.

Неожиданно Роджер вспомнил, что еще полгода назад сестра была серьезно больна и две недели провела на ферме у Беллов, где доктор Джиллис запретил навещать ее всем, кроме Порки. Тогда он не обратил внимания на сообщение об этом, и сейчас выругал себя. Молодым свойственно думать, что у молодых со здоровьем всегда все в порядке: – ну простудился немного, ну ногу подвернул. В нем проснулся неясный страх.

– У тебя хороший аппетит, Софи?

– Да, хороший.

– А сон?

– Тоже. Но теперь у меня будет все еще лучше, потому что ты вернулся… в свою старую комнату.

– Зайдем в дом через заднюю дверь. На кухне теплее всего.

Страх возрос, когда он вспомнил, что сказал ему маэстро несколько недель назад.

Из шестерых детей маэстро, талантливых и в то же время крикливых, требовательных и напористых, резко выделялась его любимица – Биче. Она помогала матери по хозяйству, делала секретарскую работу для отца, ничего не требовала для себя и при этом была неутомима, наблюдательна,