– О, я знаю. И Афина Форстер. – Сюзанна взглянула на фотографию, которую дала ей Виви. – Да, я очень похожа на нее, но нас с ней ничего не связывает. Я не могу оплакивать того, кто ушел от меня, даже не оглянувшись на прощание.

Улыбка Алехандро потухла. Он вспомнил о той новорожденной девочке в родильном отделении в Буэнос-Айресе, которую поспешно унесла та блондинка, демонстративно игнорировавшая чужую боль.

– Возможно, она не хотела тебя оставлять, – прошептал он. – Ты ведь не знаешь всей правды.

– Ах, оставь! Того, что я знаю, более чем достаточно. – Как ни странно, у Сюзанны в душе не было ни обиды, ни злости. – Я представляла ее роковой и вместе с тем обреченной женщиной. И быть может, слишком увлеклась идеей, будто я точно такая же. Но теперь я скорее склонна считать, что Афина Форстер была просто глупой, испорченной девчонкой. Девчонкой, не годящейся на роль матери.

Алехандро поднялся и протянул Сюзанне руку.

– Сюзанна Пикок, настало время стать счастливой, – торжественно провозгласил он и мрачно добавил: – Со мной или без меня.

– Угадай, что я тебе сейчас скажу? – улыбнулась Сюзанна. – Твои подарки пришли не совсем по адресу. Потому что нет больше Сюзанны Пикок. Меня зовут Сюзанна Фэрли-Халм.

Девушка в костюме из синего букле вышла из поезда, с трудом стащив огромную детскую коляску, зацепившуюся за бортик. Коляска выпуска 1940-х годов действительно была страшно громоздкой, и девушка кивком поблагодарила проводника, помогшего спустить эту махину на платформу, и почему-то сразу вспомнила свою квартирную хозяйку, которая непрерывно жаловалась, что коляска загромождает узкий коридор. Хозяйка уже дважды требовала убрать коляску, но девушка, заметившая, что старуху пугает ее аристократический выговор, сразу пускала в ход это бронебойное оружие. Безотказно оно подействовало и на проводника, который ухмыльнулся ей, попутно отметив про себя, что пассажирке не нужно помогать с багажом, поскольку такового не имеется, а затем посмотрел ей вслед, наградив оценивающим взглядом ее длинные стройные ноги.

День выдался ветреным, и девушка, покинув станцию, нагнулась над коляской и аккуратно подоткнула края детского одеяльца. Затем пригладила волосы, подняла воротник и тоскливо посмотрела на промчавшееся мимо такси. До ресторана было не менее полутора миль, но денег у нее оставалось лишь на обратный билет. Ну и на пачку сигарет.

А сигареты ей сегодня точно понадобятся.

Когда она свернула на Пикадилли, как назло, пошел дождь. Она подняла капюшон коляски и, низко опустив голову, зашагала быстрее. На ней не было чулок, и дурацкие туфли моментально натерли пятку. Он уговаривал ее заменить эти туфли на другие, более удобные. Однако мизерные крупицы оставшегося у нее тщеславия не позволили ей появиться в дешевых теннисках. Не сегодня.

Ресторан находился на боковой улочке за театром, темно-зеленый интерьер и витражные окна недвусмысленно говорили о его скрытых достоинствах, а именно о том, что это заведение для людей обеспеченных и ценителей хорошей кухни. Девушка замедлила шаг: ее не слишком тянуло в это место. Она остановилась у входа и уставилась на меню, словно пытаясь решить, входить или нет. На лесах над ее головой трудилась бригада работяг, время от времени прячущихся от дождя под навесом, из приемника доносился голос Дайон Уорвик, исполнявшей «Walk On By», один из парней насвистывал мелодию. Работяги с неприкрытым интересом следили за тем, как она, несмотря на ветер и отсутствие зеркала, по-новому закалывает волосы и смотрится в ближайшее окно проверить, не размазалась ли косметика.

Девушка зажгла сигарету и закурила короткими, жадными затяжками, переминаясь с ноги на ногу и рассеянно оглядывая улицу, точно до сих пор пыталась решить, куда лучше пойти. Наконец она повернулась к стоявшей рядом коляске и посмотрела на спящего в ней младенца. И внезапно оцепенела, ее взгляд был до странности неподвижен, она словно на время забыла и об отвратной погоде, и о глазеющих на нее рабочих. И взгляд этот отнюдь не был похож на то, как смотрят на детей обычные матери: с нежностью, но небрежно. Она протянула руку, будто желая дотронуться до лица ребенка, а второй рукой оперлась на коляску, чтобы не упасть. Затем низко наклонилась, и лицо ее исчезло под капюшоном коляски.

Спустя какое-то время она выпрямилась, судорожно вздохнула, что-то тихо пробормотала. И медленно покатила коляску к входу в ресторан.

– Выше нос, красотка! – раздался голос с лесов, когда она уже открывала дверь. – Авось обойдется!

– Ой ли, – едва слышно прошептала она. – Вот тут ты, парень, здорово ошибаешься.

Толстуху с перманентом пришлось долго уламывать присмотреть за коляской, девица нудно бубнила насчет политики ресторана, поэтому Афине пришлось снова пустить в ход свое аристократическое произношение и отдать в качестве чаевых деньги, отложенные на сигареты, да к тому же пообещать, что она больше чем на полчаса не задержится.

– Она спит, дорогая, – сказала Афина с вымученной улыбкой. – Вам ничего не придется делать. А если вдруг что-нибудь понадобится, вы меня всегда найдете.

Толстуха, оказавшись бессильна против этого включенного на полную мощность обаяния, бросила на Афину красноречивый взгляд, лучше всяких слов говоривший, что Афина явно не та, за кого себя выдает: ведь благородная дама не может носить костюм, сшитый по моде двухлетней давности, и заявляться с коляской в ресторан.

Афине пришлось чуть ли не десять минут просидеть в дамской комнате, чтобы хоть немного прийти в себя.

Поначалу все было даже забавно. Она никогда не жила, перебиваясь с хлеба на воду, не зная, где придется ночевать и, даже более того, в каком городе она окажется. Это было самое настоящее приключение. И поскольку страсть затуманила ей взор, заставив забыть о менее приятных сторонах их жизни – грязных комнатах, отвратительной еде, – она искренне наслаждалась этим праздником непослушания. Она смеялась, представляя, как мать отчаянно ищет объяснение своего отсутствия на непременной игре в бридж по средам; как отец сердито фыркает над газетой, взвешивая все последствия последней выходки дочери; как бесится Розмари с ее постоянно кислой физиономией, вечно осуждающая всех и вся, Розмари, которая столь непререкаема в своих оценках и которая при первом же знакомстве посмотрела на Афину так, будто отлично знала, к какому типу девиц та относится, хотя Афина была совершенно уверена, что она вовсе не такая.

Она старалась не думать о Дугласе. Афина с Тони были два сапога пара. Она поняла это с первого взгляда, когда он появился у нее на пороге и ухмыльнулся так, будто точно знал: ей здесь не место. А ведь и правда не место.

Афина докурила сигарету, медленно вышла из дамской комнаты и пошла на шум обеденного зала, где, уткнувшись в газету, сидел он.

Ему всегда шел костюм, но именно этот своим покроем и цветом стал для нее неприятным напоминанием о дне их свадьбы. Когда Дуглас повернулся, она обнаружила у него на лице новые морщинки – печать опыта (или боли?), – которые придавали ему некую зрелую красоту.