– Дуглас? – окликнула Афина бывшего мужа, и он вздрогнул, как от удара. Его пристальный взгляд, казалось, обжигал кожу, и, чтобы заполнить паузу, заставить его отвести лихорадочно блестевшие глаза, она весело прощебетала: – Боже, какой ты элегантный!

Она села за столик, ей отчаянно хотелось выпить.

Официант, принесший выпивку, незаметно для Дугласа игриво пихнул ее локтем в бедро.

– Ты… ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он, и она услышала неприкрытую боль в его голосе.

Афина что-то небрежно бросила в ответ, и они завели эту ужасную, убийственную застольную беседу. Хотя, положа руку на сердце, она с трудом понимала, как ей вообще удается выдавливать из себя слова.

– А ты часто приезжаешь в Лондон?

Поначалу она решила, что он над ней издевается. Правда, с другой стороны, Дуглас никогда не отличался остроумием. В отличие от Тони.

– Ой, Дуглас, ты же меня знаешь! Театры, ночные клубы. Мне без этого города никак!

У нее щемило в груди. Более того, она постоянно прислушивалась, не заплакала ли Сюзанна, давая понять окружающим, что проснулась.

Дуглас сделал заказ, выбрав за нее блюдо. Камбалу. В поезде Афина буквально умирала с голоду, так как со вчерашнего дня у нее крошки во рту не было. А теперь она поняла, что не может даже смотреть на еду: ее тошнило от вида застывающего масла, густого рыбного запаха. Дуглас пытался вести светскую беседу, но она не слышала, о чем он говорит. У нее вдруг мелькнула мысль, что совершенно не обязательно проходить через эти круги ада. Можно просто спокойно поесть и вернуться домой к родителям. Ведь ее никто ни к чему не принуждает. И в конце концов все обойдется, разве нет? Но затем она вспомнила о телефонном разговоре с родителями в начале недели, за день до того, как она позвонила Дугласу. «Афина, ты сама постелила себе постель, – заявила мать. – И теперь тебе на ней спать». Она не получит от них ни пенни, пусть не рассчитывает. Отец оказался еще более непреклонным: она запятнала честь семьи, сказал он, так что пусть и не помышляет о возвращении. Словно своими действиями он не причинил куда больше вреда. Она даже не потрудилась сообщить им о ребенке.

Афина вспомнила о жутком сосновом комоде, нижний ящик которого служил кроваткой для Сюзанны, о мокрых подгузниках, развешанных по всей комнате, о постоянных угрозах квартирной хозяйки выселить их на улицу. Об отчаянии Тони из-за невозможности найти работу.

Нет, наверное, так будет лучше для всех.

– Дуглас, будь лапочкой, попроси принести мне еще сигарет, хорошо? У меня, похоже, закончилась мелочь.

Когда официант принес сигареты, оставив на столе сдачу, она окинула деньги жадным взглядом, ведь этого вполне хватило бы, чтобы купить еды на несколько дней. Или заплатить за ванну. Настоящую горячую ванну с мыльной пеной. Она смотрела на деньги и вспоминала о тех счастливых временах, причем не слишком далеких, когда столь незначительная сумма показалась бы ей несущественной, не стоящей того, чтобы заморачиваться. Как и ее пальто, и ее туфли, и ее новая шляпа, которые тоже казались ей несущественными: легко пришли – легко ушли. Она в очередной раз уставилась на деньги, а потом перевела глаза на Дугласа, понимая, что ее проблема имеет еще одно решение, которое она пока как следует не рассматривала. Что ни говори, он был видным мужчиной. И она явно была ему небезразлична: она поняла это из их телефонного разговора. А Тони без нее прекрасно обойдется. Тони без всех прекрасно обойдется.

– Почему ты решила позвонить?

– Мне что, теперь и поговорить с тобой больше нельзя? – игриво спросила она.

И тогда она посмотрела, посмотрела по-настоящему, на бывшего мужа. Она прочла у него на лице тоску и отчаяние. И любовь. Несмотря на ее предательство. И поняла, почему не способна сделать то, что одним махом решило бы все проблемы.

– Афина, я тебе не дорогой! Я так больше не могу. Реально не могу. Я должен знать, зачем ты здесь.

Теперь он уже злился. Его лицо побагровело. Она попыталась сосредоточиться на том, что он говорит, но неожиданно почувствовала некие тревожные сигналы, настроенные на невидимую материнскую частоту. И потеряла нить разговора.

– Знаешь, так приятно видеть тебя таким красавчиком. – Ей отчаянно хотелось прямо сейчас встать и уйти. Она может убежать, вынуть Сюзанну из этой ужасной допотопной коляски и просто исчезнуть. И никто ничего не узнает. Можно, к примеру, поехать в Брайтон. Или занять денег и уехать за границу. В Италию. Они там, в Италии, любят детей. Она открыла рот и не узнала своего голоса, так как голова была занята совсем другим. – Ты всегда выглядел роскошно в этом костюме.

Теперь она уже отчетливо слышала плач Сюзанны, и все остальное вдруг сделалось несущественным.

– Афина! – возмутился он.

И тут рядом с их столиком возникла толстуха с ее наглой рожей. Она явно обратила внимание и на отсутствие обручального кольца, и на нетронутую еду на тарелке.

– Простите, мадам, но ваш ребенок плачет. Вы должны пойти забрать малышку.

Как выяснилось позже, дальнейшие события практически стерлись из ее памяти. Она помнила только побелевшее, опрокинутое лицо Дугласа, помнила, как взяла на руки Сюзанну, отчетливо понимая, что держит дочь в последний раз, а потому стараясь не смотреть на это крохотное личико. А тем временем Сюзанна, словно предчувствуя неизбежное, беспокойно заворочалась, и Афина принялась ее укачивать, радуясь возможности скрыть от всех трясущиеся руки.

А затем был тот трагический эпизод, который она страстно хотела забыть, эпизод, память о котором преследовала ее во сне и наяву, эпизод, оставивший у нее в душе зияющую пустоту и неизбывную тоску по потерянному ребенку.

Практически не отдавая себе отчета в своих действиях, Афина Фэрли-Халм взяла ребенка, которого любила чистой незамутненной любовью (она сама от себя не ожидала этого), и отдала это маленькое, почти невесомое, завернутое в одеяло создание мужчине напротив.

– Афина, поверить не могу, что ты…

– Пожалуйста, пожалуйста, Дуглас, дорогой! Я не могу сейчас ничего объяснять. Честное слово! – Слова, налившись свинцовой тяжестью, застревали в горле, пустые руки напоминали о ее предательстве.

– Ты не можешь вот так взять и оставить у меня ребенка…

– Ты ее полюбишь.

Он держал малышку очень бережно, очень осторожно, заметила Афина, и ее пронзило острое чувство благодарности к этому мужчине. Она знала, он не подведет. Господи, прости мне мой грех, мысленно взмолилась она. Еще немного – и она, казалось, потеряет сознание.

На секунду ее охватила паника, что он все-таки откажется. Но другого выхода не было. Тони именно так говорил, неоднократно.

Она сама постелила себе постель.

Она накрыла его ладонь прохладной рукой, пытаясь передать свои чувства одним умоляющим взглядом:

– Дуглас, дорогой, разве я когда-нибудь тебя хоть о чем-нибудь просила? В самом деле?