– Тихо ты! – Перед глазами возникла рука Деки и оттолкнула мою. – Лежи смирно, сейчас я ее вытащу.

Описывать вытаскивание трубки я лучше не буду. Довольно сказать, что, будь я по-прежнему богом, мои проклятия загнали бы Деку в три разные преисподние. Правда, это были бы далеко не самые скверные преисподние, ведь он хотел как лучше.

Потом, когда я уселся, пытаясь отдышаться и позабыть о боязни захлебнуться собственной рвотой, Дека подошел и присел на край постели. Он нежно и медленно потер мне спину. Я воспринял это как некое предупреждение.

– Тебе лучше?

– Ага, – прохрипел я.

Горло пересохло и отчаянно болело, но я знал, что это пройдет. Хуже было то, что во всех членах и суставах чувствовалась невероятная слабость. Я посмотрел на свою кисть и едва не ахнул. Сухая, обвисшая кожа, сетка морщин.

– Что за…

– Тебе нужно было питание, – очень устало пояснил Дека. – Твое тело начало пожирать само себя. Один из моих писцов предложил это средство. Думаю, оно спасло тебе жизнь.

– Спасло?..

И тут я вспомнил. Каль! Мой…

забудь

Мой разум прямо-таки шарахнулся и от этой мысли, и от предупреждения матери. Впрочем, и то и другое запоздало. Память вырвалась на свободу, и вред был уже нанесен.

– Дай зеркало, – хрипло прошептал я.

И зеркало тотчас возникло поблизости. Высотой в полный рост, на вертящейся деревянной подставке. Кто наколдовал его и каким образом? Но когда Дека развернул его ко мне, я и думать забыл о его таинственном появлении. Я долго-долго разглядывал свое отражение…

– Могло быть куда хуже, – сказал Дека. – Мы, то есть писцы, никак не могли понять, что с тобой произошло. Надписи привели нас к тебе. Потом господь Итемпас пришел в себя и объяснил, что следует предпринять. Мне удалось создать надпись отрицания и запустить ее в комбинации с циклическим прерыванием…

Он объяснял что-то еще, но я перестал слушать. Какой бы ни была эта заумь, она сработала, а остальное меня не интересовало.

– Мы остановили ускорение возраста. И начали править все, что возможно. У тебя были сломаны три ребра, треснула грудина, пробито одно легкое. Жестоко помято сердце, выбито плечо…

Он смолк, увидев, что я протянул руку к зеркалу и коснулся отражения.

Я был все еще хорош собой. Правда, черты окончательно лишились былой мальчишеской прелести, и произошло это не по моей воле. Мое тело росло теперь как хотело. Спасибо и на том, что я не превратился в лысого толстячка. Виски у меня теперь были совсем седые, да и по всей голове в волосах застряло порядочно инея. Кстати, волосы снова отросли и спутанными колтунами падали на простыни. Форма лица не особенно изменилась, лишь отчасти смягчилась. В этом смысле теманцев возраст не слишком обезображивал. Кожа сделалась суше и как бы толще, грубее. Она выглядела обветренной, хотя я проводил в помещении больше времени, чем снаружи. У губ залегли глубокие морщины, в уголках глаз наметились тонкие сеточки, и я стремился обрасти седоватой щетиной – хотя, к счастью, кто-то позаботился меня побрить. То есть, если держать рот на замке и следить за одеждой, я и за приличного человека могу сойти.

Опуская руку, я заметил, что каждое движение требует бо́льших усилий, чем раньше. Реакции стали медленней, мышцы – слабее. Я выглядел исхудавшим, хотя и не до такой степени, как после того, когда смертность постигла меня впервые. Трубка для питания поддерживала мое телесное здоровье. Другое дело, что само здоровье явно стало не то.

– Я теперь слишком стар для тебя, – еле слышно проговорил я.

Дека оттолкнул зеркало и ничего не сказал. Его молчание причинило мне боль, потому что тем самым он как бы соглашался со мной. Но не успел я подумать, что не могу осуждать его за это, как он улегся подле меня, притянул к себе и положил руку мне на грудь.

– Тебе надо отдохнуть, – сказал он.

Я закрыл глаза и попробовал отвернуться, но он мне не позволил, а я слишком устал, чтобы с ним бороться. Я удовольствовался тем, что перекатил голову по подушке.

– А вот для того, чтобы дуться, ты, похоже, не слишком стар, – заметил Дека.

Я не ответил, продолжая молча растравлять раны. До чего же все несправедливо! Я так хотел, чтобы он стал моим…

Дека вздохнул и потерся носом сзади о мою шею.

– Я слишком устал, чтобы взывать к твоему разуму, Сиэй. Короче, кончай глупить, лучше поспи. Тут столько всякого разного происходит, и мне очень пригодилась бы твоя помощь.

Теперь из нас двоих он стал более сильным. Юный, во всеоружии блистательного ума и безоблачного будущего. А я? Я стал пустым местом. Низверженным богом и никудышным отцом. (Даже думать об этом было больно. Такая вот головная боль, только глодающая все тело. Я прикусил губу и сосредоточился на жалости к себе и своем одиночестве. Так было легче.)

Усталость тем временем брала свое. Декина рука, лежавшая у меня на груди, внушала чувство безопасности. Иллюзия, конечно. Недолговременная, как и все смертное. Что ж! Буду наслаждаться ею, пока могу. Я закрыл глаза и снова заснул.

Когда я опять открыл глаза, было утро. Сквозь полупрозрачные стены вливался солнечный свет; спальню заполняли прозрачные зеленоватые тени. Деки нигде не было видно. Вместо него я увидел Ликую, сидевшую в просторном кресле подле кровати.

– Я знала, что доверять тебе было ошибкой, – сказала она.

Я теперь чувствовал себя куда крепче, и уж что-что, а мой нрав с возрастом не улучшился. Я зашевелился и сел. Все тело затекло, суставы скрипели. Я зло посмотрел на нее:

– И тебе тоже доброго утра.

Она выглядела такой же измотанной, как и Дека. Одежда, обычно безукоризненная, пребывала в некотором беспорядке, хотя по меркам обычных смертных и это сошло бы за превеликую аккуратность. Однако, когда дочь Итемпаса одевается в разномастное платье, а на ее рубашке расстегивается верхняя пуговка, начинаешь вспоминать нищенок из Деревни Предков. Окончательным свидетельством ее изнеможения стала для меня прическа: пышные волосы, напоминавшие грозовую тучу, не были уложены с обычной для Ликуи небрежной уверенностью. Вместо этого она просто связала их в пушистый пучок на затылке. Он ей совершенно не шел.

– От тебя всего-то и требовалось, что выкрикнуть имя Йейнэ, – процедила она. – Стояли сумерки, она бы тебя услышала. Они с Нахой тотчас явились бы и не оставили от Каля мокрого места. И все!

Меня передернуло, потому что она была права. То, о чем она говорила, наверняка пришло бы в голову смертному. А я вот не сообразил.

– А где, во имя всех преисподних, была ты? – слабо огрызнулся я. Может, она и сплоховала, но до меня ей было далеко.

– В отличие от тебя, я не богиня. И не знала, что на него напали. – Ликуя со вздохом потерла ладонями глаза. Ее бессильное разочарование было физически ощутимо: воздух и тот отдавал горечью. – Отец использовал свою сферу для сообщений, чтобы обратиться ко мне, да только Каль к тому времени давным-давно исчез. И после воскрешения его первая мысль была о тебе.