Жуков получил передышку. За три недели он предотвратил развал фронта после окружения крупных советских сил в двойном Вязьмо-Брянском котле. Это казалось невозможным даже англоамериканским союзникам, уверенным, что еще до Рождества СССР будет повержен, но фронт был восстановлен. Жуков использовал привычные методы: репрессии, улучшение структуры управления, прекрасное использование резервов, постоянный отбор и выдвижение наиболее способных командиров. На подступах к столице он действовал лучше, чем во время всей этой войны, хотя – и это покажется парадоксальным – никогда противник не имел перед ним такого превосходства в живой силе и технике. Немцы готовили новое наступление к началу зимы. В июне они рассчитывали разгромить советские войска одним ударом на линии Двина – Днепр. Но в районе Смоленска перед ними возник второй рубеж. Они разгромили и его, после чего решили, что у Советов больше не осталось организованных вооруженных сил. Однако между Вязьмой и Брянском появился третий. Он, в свою очередь, был разгромлен в октябре. И вот перед Москвой возник уже четвертый рубеж! Гитлер был удивлен, но не слишком обеспокоен. Гигантский Киевский котел на юге принес ему огромные трофеи и политические дивиденды. 24-го пал Харьков, четвертый по значению советский город. 1 ноября будет взят Симферополь в центре Крыма. 3 ноября – Курск. До Ростова-на-Дону, ворот на Кавказ, танкам Рундштедта осталось каких-то 80 км. Фюрер уже разработал первый план операций на Кавказе и использования его нефти.

1 ноября Жукова вызвали в Ставку. Сталин ждал его и сразу перешел к главному: «Мы хотим провести в Москве, кроме торжественного заседания по случаю годовщины Октября, и парад войск. Как вы думаете, обстановка на фронте позволит нам провести эти торжества?»[501]Жуков ответил утвердительно. Противник не начнет большого наступления в ближайшие дни; он пополняет свои войска и ждет, когда мороз укрепит дороги. Но его авиация все еще проявляет активность, поэтому Жуков советует Сталину усилить ПВО и подтянуть к Москве с соседних фронтов истребительную авиацию.

6 ноября Сталин вместе с членами политбюро прибыл на поезде метро на станцию «Маяковская». Там, сидя в креслах, взятых из Большого театра, несколько сотен человек: члены Моссовета, представители партии, армии и профсоюзов ждали его, чтобы отметить 24-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции – самый важный советский праздник. Сталин произнес речь, продолжавшуюся около сорока минут и транслировавшуюся по радио. Жуков в этот момент находился в своем штабе. Он наверняка слышал трансляцию сталинского выступления, но никак не упомянул об этом в своих «Воспоминаниях». Речь Сталина была причудливой смесью лжи и правды, «представляла собой странное смешение тревоги и полной уверенности в себе»[502], как отметил Александр Верт, московский корреспондент «Санди таймс». Сталин заявил, что Красная армия потеряла 350 000 человек убитыми, 378 000 пропавшими без вести и 1 миллион ранеными – в четыре раза меньше, чем на самом деле. Он сделал это невероятное признание, выдававшее мучившие его страхи: «Немцы рассчитывали… на непрочность советского строя… полагая, что после первого же серьезного удара и первых неудач. откроются конфликты между рабочими и крестьянами. пойдут восстания […] Вполне вероятно, что любое другое государство, имея такие потери территории, какие мы имеем теперь, не выдержало бы испытания и пришло бы в упадок. […] Советский строй… выдержал испытание». Наконец, в его речи прозвучала страшная фраза, которая сделает советско-германскую войну еще более жестокой, еще более бесчеловечной, еще более непримиримой: «Если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат»[503].

На следующий день, 7 ноября, в 8 часов, многочисленные пехотные танковые и артиллерийские полки прошли парадом по Красной площади. Парад принимал маршал Буденный, на белом коне, с обнаженной саблей в руке, с важным видом и с воинственно топорщащимися усами. Стоявший на трибуне Мавзолея Ленина Сталин приветствовал проходящие войска. Толпа зрителей, собравшаяся, невзирая на сильный снегопад, не разобрала слов, сказанных им, но это не имело значения: она хотела его видеть. После парада войска садились на трамваи и направлялись к городским окраинам, неподалеку от которых проходил фронт. На следующий день Сталину пришлось перезаписывать свою речь – первая запись оказалась слишком плохого качества, – которую будут транслировать всюду. «Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентного труда, братья и сестры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы немецких захватчиков!» Он снова попытался оправдаться за поражения; вновь выразил свою уверенность в неизбежности победы; снова славил великих героев России – Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова, Кутузова… Все русские люди увидели, что вождь не делает больше разницы между старым патриотизмом и патриотизмом советским. «Это событие, – напишет Жуков о параде 7 ноября, – сыграло огромную роль в укреплении морального духа армии, советского народа и имело большое международное значение»[504]. Агентство ТАСС распространило сообщение о параде по всему миру; Черчилль и Рузвельт увидели в том параде первый лучик надежды на затянутом черными тучами небосклоне.

В то время, когда на Красной площади проходил парад, Жуков бился за то, чтобы получить в свое распоряжение больше сил. 1 ноября Ставка приняла решение о формировании десяти новых резервных армий, которые могли быть готовы через двадцать – двадцать пять дней. А что делать до того? Он не сомневался, что противник возобновит наступление, как только заморозки скуют почву. Он получал меньше, чем было нужно. Потери в технике были огромны. Танковые заводы, эвакуированные на восток, еще не возобновили выпуск продукции. Если ему прислали 2000 артиллерийских орудий (едва треть от того, что было потеряно в Вяземском и Брянском котлах), то танков поступило всего 300, из которых половина со слишком тонкой броней, которую пробивали немецкие снаряды. Поступившие с 1 по 15 ноября подкрепления – 100 000 человек – имели только легкое вооружение. 2 ноября он написал письмо в Ленинград Жданову, много говорящее о нехватке оружия: «Как тебе известно, сейчас действуем на западе – на подступах к Москве. Основное это то, что Конев и Буденный проспали все свои вооруженные силы, принял от них одно воспоминание. От Буденного штаб и 90 человек, от Конева штаб и 2 зап. полка. К настоящему времени сколотил приличную организацию и в основном остановил наступление пр[отивни]ка, а дальнейший мой метод тебе известен: буду истощать, а затем бить. К тебе и т. Кузнецову у меня просьба – прошу с очередным рейсом Дугласов отправить лично мне: 40 минометов 82-мм, 60 минометов 50-мм… Вы это имеете в избытке. У нас этого нет совершенно. Жму еще раз крепко руки. Жуков»[505]. Еще одним средством борьбы было изготовление сотен деревянных танков, ложных артиллерийских позиций и фальшивых дзотов, чтобы скрыть от противника слабые места своей обороны; он всегда будет поклонником маскировки – этого искусства камуфляжа и скрытности, культивируемого советскими военными. 9-го новая забота: Брянский фронт был упразднен, Жуков унаследовал от него 50-ю армию и оборону Тулы. Он отвечал за 600 км фронта, изогнувшегося от Тургинова на севере до Плавска на юге дугой, в центре которой находилась Москва.