Шведскому журналисту, однако, не сразу удалось понять, что такое он видит перед собой. Дело в том, что Мунк продолжал работать в своей обычной манере. И как всегда, отправной точкой для творчества ему служила наблюдаемая действительность – в данном случае пятно на глазу. В результате появилось немало довольно странных рисунков и акварелей. Некоторые из них представляют собой чисто клиническое исследование травмы. Например, художник нарисовал лист бумаги с нанесенными на нее буквами, «стертыми» в месте, где их закрывало ему пятно, и указал расстояние от бумаги до глаз. В другой раз он расчертил бумагу на клетки, чтобы таким образом установить точную область поражения зрения. Любопытно, что именно такой метод диагностики в 1940-х годах начал с успехом применять один швейцарский врач, который наверняка ничего не знал об этих опытах Мунка – они не были опубликованы.

Постепенно художник начал интегрировать пятно в изображения окружающего мира. Нередко оно обретало форму угрожающей черной птицы или черепа. Эти работы не были окончены, в творчестве Мунка они остались как бы за скобками. После того как глаз выздоровел, художник больше не обращался к подобным мотивам.

Болезнь серьезно напугала Мунка. В письмах к Шифлеру больше нет и речи о каких-то поездках; художник постоянно пишет о том, что нуждается в покое для улучшения состояния глаза и здоровья в целом.

Мунк по-прежнему дружил с Яппе Нильсеном, «единственным, кто мог беспрепятственно войти в ворота Экелю, в то время как остальных людей держала на расстоянии надпись «Извольте позвонить». В письме к Луизе Шифлер он называет Яппе «мой лучший друг». Их крепко связало совместно пережитое в молодости. Яппе никогда не раздумывал, когда Мунку нужна была помощь; важную роль он сыграл в жизни Мунка в 1908–1909 годах, когда художник особенно нуждался в поддержке.

Мунк не остался в долгу – ведь и сам Яппе частенько нуждался в помощи. На примере Яппе можно было наблюдать, к чему приводит человека с творческими задатками неспособность воплотить в жизнь свою мечту. А Яппе был весьма одаренным человеком, к тому же он отлично разбирался в искусстве, но его собственная писательская карьера не задалась. В какой-то мере ему удалось найти себя в журналистике, но по большому счету он вел довольно бесцельное существование. Даже своего дома у него не было – жил Яппе вместе с семьей своей сестры.

Близкие отношения между Мунком и Яппе далеко не всегда шли художнику на пользу. На Мунка, случалось, возлагали ответственность за ругательные – и довольно категоричные – рецензии его друга. Кроме того, газеты не упускали случая поиронизировать насчет неутомимости, с которой Яппе восхвалял Мунка, или пройтись по поводу проблем Яппе с алкоголем.

В мае 1930 года Яппе умер. Ему едва исполнилось 60 лет. Среди тех, кого «Дагбладет» попросила откликнуться на это печальное событие, был и Мунк. Мунк вспоминает, каким Яппе был в молодости, как он шокировал Кристианию в 1880-е годы:

Красивый молодой человек с южной внешностью изрядно раздражал захолустный городишко тем, что носил черную шелковую рубашку. Но совсем непростительным грехом была его дружба с Хансом Егером, которой он оставался верен до последнего. Те, кому выпадала честь познакомиться с ним поближе, находили в нем преданного и добросердечного человека.

В старости Мунк без друзей не остался, хотя по какой-то причине отношения между ним и Равенсбергом испортились, Гирлёфф перебрался в Тронхейм, а Харальда Нёррегора, как и следовало ожидать, поглотили заботы, связанные с новой семьей. После смерти Яппе Мунк по-хорошему мог опереться только на двоих из старых приятелей: Сигурда Хёста и Енса Тиса. Появились и новые знакомые, вроде Шрейнера или молодого Рольфа Стенерсена, но Мунк, конечно, не мог рассчитывать, что с ними у него установятся столь же прочные связи, какие были с друзьями, испытанными многолетней дружбой.

Рольфа Стенерсена вряд ли можно назвать другом Мунка, однако он был весьма полезен художнику. Стенерсен не только тратил огромные деньги на пополнение своей коллекции работ Мунка, но и оказывал ему чисто практическую помощь – например, в 1931 году при подготовке к выставке в Эдинбурге, которая должна была ознаменовать первый шаг на пути освоения Великобритании. В тот год Мунк побил все рекорды – он провел 20 выставок живописи и графики в 10 странах, и без посторонней помощи ему было не обойтись.

Стенерсен был достаточно умен, чтобы не просить Мунка о взаимных одолжениях. Но один раз, когда критика встретила в штыки его первый роман «Спокойной тебе ночи», все же не удержался и попросил, чтобы Мунк написал о романе несколько добрых слов. А чтобы художник не слишком затруднял себя, Стенерсен даже предложил свою формулировку: «Оригинальная книга, замечательная и глубокая!»

В Германии ряды друзей Мунка тоже потихоньку редели. Весной 1931 года после длительной болезни скончался давний поклонник Мунка Отто Геттнер – один из немногих, с кем художник был на «ты» и кому часто передавал приветы в письмах. Мунк отправил вдове Геттнера письмо с выражением соболезнований, чем та была очень тронута.

Зато другой его немецкий друг и поклонник Эберхард Гризебах был по-прежнему энергичен и бодр и активно искал встречи с художником. В письмах Гризебаху Мунк несколько раз с несвойственной ему откровенностью высказывался о собственном творчестве; при этом он постоянно ссылался на беседы, которые они вели в 1908 году в Варнемюнде:

На самом деле мое творчество является отражением моей личности и одновременно попыткой объяснить себе свои взаимоотношения с миром. Таким образом, оно – это своего рода проявление эгоизма, но я всегда надеялся, что через творчество помогаю обрести ясность и другим. Мои врожденные склонности и болезни вынуждают меня верить в детерминизм…

Осенью 1932 года Гризебах приехал в Осло, и Мунк встретил его с распростертыми объятиями. Остановился Гризебах в гостинице, но посещал Экелю каждый день в течение недели. Мунк затеял написать с гостя два портрета – один поясной, другой в полный рост. Конечно, за неделю закончить портреты он не успел, однако полагал, что ему удалось-таки ухватить двойственность характера Гризебаха – сосуществование Фауста и Мефистофиля в его душе, – что так заинтересовало его и вдохновило взяться за работу. Правда, художник остался не вполне доволен картинами:

Я совсем не портретист – хотя мне и удавалось писать хорошие портреты. Эти два нельзя назвать хорошими работами, скорее это наброски. Зато они интересны с точки зрения психологической живописи, поскольку изображают два различных состояния души.

Гризебах, кстати, был удручен открывшейся благодаря Мунку двойственностью своего характера и винил себя в незрелости, не позволяющей достигнуть такого душевного состояния, что заслужило бы одного гармоничного портрета.

Эти портреты подтолкнули Мунка к созданию целого ряда картин, объединенных общим мотивом двойственности. Его всерьез увлекла проблема раздвоения личности. Вскоре он добавил к двойникам и женскую фигуру в образе Гретхен и в итоге пришел к выводу, что рисует сам себя.

Словом, Мунк по-прежнему был в состоянии увлекаться новыми мотивами, которые требовали от него больших творческих усилий. И по-прежнему был способен живо воспринимать достижения других художников. Осенью 1932 года в Осло прошла крупная выставка современного немецкого искусства, которая привела его в восторг, – возможно, не в последнюю очередь потому, что во многих работах было заметно его влияние. В черновике письма фрау Шифлер Мунк писал: «В особенности меня обрадовало то, что на выставке были представлены почти все мои – а значит, и Ваши – знакомые и друзья». Отдельного упоминания удостаиваются Кирхнер, Нольде и Эрих Геккель[110].